Трудно быть… богом. Часть Х

31.05.2016

Нда, трупы-трупы-трупы... Это что, возникает в один день? Типа такая вот "научная фантастика"? А чего, спрашивается, "фантазировать" на эту тему, если потом сидеть возле трупов и играть на саксофоне?..

И не зря ассоциативный ряд тут же выводит к депрессивному Иосику Бродскому, навязываемому вместе с Солженициным в качестве нынешнего "наше все"... Тут рукой подать до приравнивания социализма и фашизма, к рассказам о том, что в войну ведь, кто сражался, так только из страха перед заградотрядами, ведь все по своей сути такие же фашисты, давно руки чесались.

Про СМЕРШ дальше можно рассказать, про штрафбаты... "Сволочей" добавить... Потом сесть на булки ровно и заиграть на саксофоне. Дорвались до кровищи.

Одежда жителей планеты Арканар – будто из стихотворения Бродского*: «…что до вещей, носи // серое, цвета земли; в особенности, - бельё, // чтобы уменьшить соблазн тебя закопать в неё». Лишь костюм благородного дона Руматы, землянина-наблюдателя (лучшая роль Леонида Ярмольника), по контрасту с окружающей его грязью, вначале чистый. Там, где все неистово сморкаются, у него всегда наготове белоснежный платок.

Жители этого мира, хоть и боятся сказать какую-нибудь «ересь», даже не язычники, а безбожники. Отираясь среди них, нельзя остаться белым, невозможно не стать серым, черным. Они считают Румату богом, но постоянно искушают его. Ноша этого искушения, мера мерзости почти непосильна – ни для режиссера, ни для героя, ни для зрителя.

Первый же эпизод фильма, который выводит зрителя на другую ступень физиологизма - когда одышливый толстяк едва не умирает от сердечного приступа, и его обморок показан во всей срамоте. Ты поневоле сопереживаешь ему, а потом оказывается, что он – едва ли не главный убийца.

Румата на этом фоне - другой, «рыжий», усталый, умный. Он их терпит. Он хочет научить их мыться. Раз, наверно, десять за фильм он находится на самой грани, но знает, что резать нельзя. Вся драматургия фильма держится на этом почти-падении, обнажении меча во гневе («Порублю…»), но все-таки не-убийстве. Как всегда у Германа, случайность, наслоение бардака на бардак то отвлекает, то мешает, то спасает. Пока спасает.

Долго терпел их Румата, но нервы сдали... И так хорошо кровищей нахлебался, найдя подходящий повод, что прям сроднился с этой планетой, назад возвращаться не захотел.

Да, он другой, он - умный! Всем остальным в психушку пора, они мыться даже не умеют. И все это до боли душевной напоминает наезды 90-х, когда доказывалось, какие у нас "другие" - умные и предприимчивые. Они умеют все прижопить, разорить, разбогатель и сделать карьерку на развале Родины, забыв, что их матери здесь оказывали услуги по родовспоможению бесплатно, а они имели здесь на равных со всеми прививки, образование, государственные программы по защите материнства и детства.

Нет, там тут же ведь другое припоминается! Там начинают сортировку по "другим", выискивая, чем же им обязано немытое быдло, создавшее всю государственную инфраструктуру, которой они пользуются на всю катушку и желают прижопить для своей пользы.

Ой, на их веку им никто не задолжал... обидно-то как! Типа даже они чот там должны для пользы общества... А ведь если полезть в историю, начать всех судить (чтоб самим ни за что не отвечать), так, глядишь, можно что-то и высудить! У кого-то папашу репрессировали за воровство государственной собственности в особо крупных размерах, у кого-то соплеменников выселили к чертовой матери за предательство и разбой во время войны... а у кого-то через 70 лет опосля времени душа разболелась из-за того же военного холокоста...

В саму-то войну им разбираться с холокостами очень некогда было, шкуру надо было спасать и чужое молочко делить, так, чтоб мимо хлебала и капли не пролилось... А тут как раз масса времени свободного образовывалось, надо поучить немытые рожи праведной жизни за их счет, разумеется.

– Материю этого фильма очень легко разделить на афоризмы (3% смысла) – и собственно, плоть кино, густую жижу кошмара, для которой не нужно слов (97%).

Мысли в фильме прямолинейны и лишь слегка направляют зрителя в нужное русло («Когда будут наказаны жестокие и сильные, их место займут сильные из слабых, тоже жестокие…»; «если я с тобой разговариваю, еще не значит, что мы беседуем»).

В той реальности, где от мудреца остаются только всхлипы и судороги в нужнике, поскольку «умников» здесь топят в отхожем месте, - особенно шокируют крупицы визуальной гармонии и красоты. К примеру, нежные белые розы, внезапно опадающие под грязные ноги прохожих (только если прочтешь интервью соавтора сценария Светланы Кармалиты, поймешь, что благородные арканарцы таким образом приветствуют друг друга), или крупные планы «нормальных» лиц (например, возлюбленной Руматы, имени которой мы из фильма так и не узнаем), или - на каком-нибудь третьем плане - потрескавшиеся, едва различимые фрески.

Но всё это песчинки в потоке шума и ярости.

Румата, хватаясь за голову, мучительно вспоминает пастернаковского «Гамлета»: «Гул затих, я вышел на подмостки…» Конечно, он и сам – Гамлет. И Ричард Третий. И много кто ещё. Но все эти отсылки осыпаются, как черепки. Даже автоцитата самого Германа – примитивная музычка из «Двадцати дней без войны», сыгранная на гармонике в начале фильма, обрывается на полузвуке.

Огромная работа Германом была проделана как раз для того, чтобы показать победу разложения, беспамятства и энтропии, смыть смысл.

–- В какой же момент жестокость, показанная на экране, становится твоей жестокостью? В какой степени режиссер, показывающий насилие, является насильником, а смотрение на грязь - погрязанием? Может ли остаться в душе после просмотра хоть что-то кроме смерти, если предметом фильма является только смерть? И если режиссер ТАК раскрывает тему ада, не раскрывается ли сам ад?

Вот так подумаешь... но ведь на нас вываливается та грязь и мерзость, которую эти "другие" хранили в душе, как камень за пазухой. Посмотрите на то, что творится вокруг! Министр труда, отмечая, что за последний год бедных стало на пять миллионов человек больше, говорит, что все в норме, мол, ведь у нас не такая бедность, как в каких-то "развивающихся странах".

Хотя и Россию с наглым цинизмом после многолетнего воровства причисляют к "странам третьего мира", к "развивающимся". Сразу одну вещь отметим, поскольку постоянно слышим упреки в "колонизации".

Саркастический смысл всей истории человечества в том, что западной цивилизацией для своего становления ограблены самые древние цивилизации, чьи нравственные поиски и само религиозное сознание лежат в основе менталитета всего человечества.

Мы все эти тонкости разбираем на вебинарах. Добавлю лишь, что в известном ролике банка "Империал", где звучит фраза "В 1861 году в России отменили крепостное право, а в Лондоне пустили первую ветку метро", надо хоть в титрах добавлять, что индустриализация Англии обошлась в 40 млн жизней индийцев и бессчетного числа ограбленных китайцев, погибших в опиумном дурмане.

Вот приведу свои поиски нравственных смыслов бытия после того как нынешняя уголовная мразь из "прогрессоров" разрушила, казалось бы, мою жизнь. Я черпаю образы из... таких "идеальных миров", о которых писал Достоевский, пытаясь объяснить уникальность Пушкина. Туда мне еще дойти надо. Я понимаю, что такие масштабные личности, как Достоевский или Пушкин, попадали туда запросто и были там на равных. Но я... слишком от мира сего, несу с собой все его непонятки, вопросы и сомнения, мне это все очень сложно... а иногда и мучительно.

Поэтому я отношусь к каждой мелочи или какой-то, возможно, крупице, которая была само собой разумеющимся для Пушкина или Достоевского, с большим вниманием.

А миры эти таковы, что идешь за одним, а получаешь... немного другое. Потому что верхним виднее, что тебе надо найти. Ведь все, кто пишет крупную эпическую форму, знают, что с момента создания/оживления образов - она уже сама себя дописывает.

Вы же у многих это читали! Это лишь братья Стругацкие воображают себя богами, но и их мирок шибает кровищей и горами трупов, которые не превращаются в эстетическое зрелище, сколько розочек не рассыпь ради приветствия. Вот полюбуйтесь на мир, где Стругацкие - боги, Герман - тот еще бог! И что это? А обычный концлагерь!

А если хочешь, чтобы все оставалось живым, то... "образ автора", даже если он пошел в общую мясорубку, уводишь с первого плана, чтобы именно читатель вдруг почувствовал себя участником этой бесконечной истории. если читатель не подключится... все умрет, созданное из твоей плоти и крови и еще "из тех материй, из которых хлопья шьют".

Это очень хорошо знают те, кто пытается здесь стать богом - посреди концлагеря с горами трупов. Поэтому меня и лишали всегда заслуженных завоеваний, оплевывали и оскорбляли...

Но ведь вспомним те сказки, которые трогали и поддерживали нашу душу в это время! Начать надо с "Властелина колец", который многих читателей вообще увел от реальности в леса, во всякие эльфийские игрища-стойбища. Разве при этом кому-то был интересен сам автор? Нет. Да и потом его личность нисколько не затмила самих образов, которые помогли сохранить душу многим читателям.

Главное, что там абсолютно верные, самые древние и ничуть неизменные нравственные основы, не замутненные никакими идеологиями.

По феномену популярности "Властелина колец" можно судить, что нравственности никого учить не надо, истоки нравственности отнюдь не на Афоне, а в душе каждого. И каким бы ни был (конкретный) человек безнравственным по своей натуре, он идет в кино, включает видеоигру - и отлично справляется без подсказок Руматы, кто там за белых, а кто за красных.

Вот и я в своих поисках нравственного начала... во-первых, обретаю смысл в том, что человек по своей природе - изначально нравственное существо.

Его не надо учить мыться, он прекрасно знает, где верх, а где низ, критерии оценки, заложенные в душе каждого, нисколько не поменялись с начала времен.

Человеку надо лишь изредка напоминать, но так, чтобы ему было интересно. Скука ведь и является одним из смертных грехов, поскольку указывает на отсутствие свободы выбора, на саму внутреннюю несвободу.

Я и анализ начинаю с первого в истории человечества эпического произведения - эпоса о Гильгамеше. Тут можно допустить иной сарказм: а почему у таких умытых и чистеньких "других" никак эпосы не складываются? Почему вообще и фольклора-то нет, ась? А потому что вдобавок полностью отсутствует творческое начало в жизни, а сама личность получается вторичной, паразитарной.

Вспомните, как то же Румата подобострастно жрет собачьи уши во дворце! Он знает, что собачьи уши эти люди едят по своей бедности в сравнении с его богатым миром, но ведь если не пожрет на дармовщинку, то голодным окажется. Тем паче... открыто выступит против монаршьей милости. А ему надо еще и к бюджету присосаться...

Гильгамеш вообще находит дикого человека в почти зверином состоянии, созданном.... для него! Чтобы тот стал ему другом. Вот, казалось бы, где рожа немытая, так это у Энкиду. Но ведь и приобщение к цивилизации Энкиду идет... через совращение. Цивилизация представляется... набором облагороженных звериных инстинктов.

Совратившись-развратившись, побив друг другу морды, оба героя идут бороться со злом, а дальше ищут высокие смысла жизни. , уходя от цивилизации все дальше... к нравственным смыслам. Энкиду погибает, поскольку участвовал в уничтожении чудища Хумбабы, которое принесло бы в этот мир откровенное зло. Но перед этим он видит сон, где входит в мир мертвых. Там все покрыто пылью, все грязное... И очень напоминает те "миры полудня" Стругацких, которые отразил Герман.

...И тут, думаю, каждому будет уместно задуматься, зачем нам так назойливо подпихивается этот мир мертвых?.. Этот концлагерь теней? Чтобы еще раз внушить позитивную мысль, мол, "от вас ничего не зависит"?

Концлагерь... это такое место, где человек не свободен в выборе, не творит, просто... орудие, тряпичная кукла. Но, господа, здесь удивляться не стоит, я ведь и говорю, что у каждого есть выбор: либо иметь в качестве искусства то, где ты свободен, либо иметь то, где ты вообще не нужен.

Вначале вы вы признаете свою никчемность ведь даже не в оплате, в обычном человеческом признании того, что является литературой. Здесь ведь уже были строгие заявления, что ни от кого не зависит, чтобы типа мне "было хорошо". Хотя речь шла об обычной порядочности.

Да, мне никто не заплатит за мой труд. Но и вашим он не будет до тех пор, пока не расплатитесь сполна. И со мной не покатят сказочки из мира мертвых, мол, со всеми ведь было так, признали после смерти. Многие ведь пережили мою смерть и смирились с ней, верно?

Вот я точно мертвецов возле себя не потерплю. Поэтому те, кто решил помереть раньше смерти... в ближайшее время должны за собой прибраться.

Но... при всех моих "творческих неудачах" - все общество платило сполна за эрзац и мертвечину в качестве литературы, где мнение читателя не рассматривается вообще. Согласитесь, вся современная литература, широко распопуляренная - это такое чтиво, где не предусматривается не то что читательского катарсиса, но и самого читателя.

Да, я говорю, что без читателя литература мертва, но ведь нынче современная литература создается... сразу для мертвецов. Она же не рассчитана даже на простой искренний отзыв. Она и на чтение не рассчитана, поэтому все массово перестают читать, а Капица ноет старческим фальцетом "книжки читать надо!", предлагая в качестве "чтения" письма давным давно неинтересного ламарка-дарвина-чингачгука.

Ага, тут, наконец, подкатываем к ассоциативной связи с Андреем Тарковским, идеализировавшего скоромохов в качестве "прогрессивных людей своего времени".

В черно-белом «Андрее Рублеве», который для Германа был, конечно, образцом, грязи было порядочно, и главный герой тоже убивал, а затем, каясь, принимал обет молчания. Но финал «Рублева» в неожиданном цвете, подробно, медленно открывающаяся взгляду иконопись - как будто вдруг исчезало перед глазами "тусклое стекло" - уравновешивал собой все ужасы, всю смерть, превращал финал в торжество жизни.

Здесь же замысел другой, и путь другой.

Это сон, в который падаешь. И он для зрителя унизителен. Находясь в нем, ты всегда знаешь намного меньше, чем надо для ориентира. Ты получаешь только непосредственный опыт. Ты не в состоянии следить за историей, овладеть ею. И уж тем более повлиять. Только смотреть. Невмешательство, недеяние, неуподобление, не дергаться в болоте, иначе утонешь… На это уходят все силы.

Наверняка со вторым, третьим просмотром многое станет понятней, но вряд ли более выносимо.

Жертвенная, самозабвенная реконструкция преисподней до мельчайших подробностей и до конца (то, что заняло у съемочной группы без малого 15 лет!) – это все равно ведь хождение по кругу - кругам.

-- В фильме Германа есть несколько поворотных точек, которые приближают финал. Впрочем, ни про один из эпизодов нельзя сказать, что вот он начался или закончился: казни, казни, встреча землян, свидание, казни - одна сцена как бы сваливается, обрушивается в другую.

Да, именно вымотать силы, прежде всего, духовные... Не дать выхода из бродилки по концлагерю... В принципе, погрузить в сон Энкиду! Чтобы заставить жрать собственные мозги и сделать этот сон вещим.

Люди в концлагерях тоже оказываются... будто в страшном сне. Выхода нет, все предопределено... ну, прям как в неизбежности пролетарской геволюции! И вокруг бродят эсэсовские морды с ритуальными черепами на фуражках... прогрессоры!

Сейчас вот так запросто человека не отправишь в концлагерь, это же как бы осуждено Нюрнбергским трибуналом. А вот дать масштабную визуализацию... это можно.

Дальше начинаются чисто местечковые вопросы "Где был Бог, когда был Освенцим?" Но раз каждый идет с искрой божьей в душе, которой неизменно снабжается с начала времен, значит, стоит ведь лишь заглянуть внутрь себя, чтобы увидеть там божье подобие, а не пустоту.

Румата обращается к Богу: «Господи, если Ты есть, останови меня». И, отчаявшись, решает уповать только на себя. Девушку, которую Румата любит, убивают стрелой в затылок. Это последняя из случайностей. У героя тоже начинается измененка.

Румата теперь зверь. Ощетиненный, рогатый, с шипастыми лапами, ползущий на четвереньках, поворачивающийся к зрителю задом и с трудом пролезающий в двери, он идет убивать. Рыцарь облачается даже не в доспехи - в коросту, принимая осознанное решение: покарать, убить зло.

Черная кровь первой жертвы, того самого одышливого толстяка, фонтаном хлещет из раны, заливает лицо Руматы, а затем и весь экран. Затемнение, fade – типичный прием кино, - здесь вырастает в символ смерти. Экран сам становится кровью, залит ею по самую макушку.

Герман настолько утрамбовал эту историю, что не все зрители понимают даже, что бойня произошла. Настолько обыденным становится в фильме смерть, что «мочилово» и показывать не надо - притерпелись, принюхались, не заметим.

После долгой, как бы невзначай, панорамы по свежим трупам, камера встречает Румату-убийцу. Среда урыла его, уравняла с собой. Он спит у края огромной лужи, завернутый в узлы меховой шубы. А затем, играя на средневековом саксофоне, уезжает в никуда, как изнасилованный генерал в «Хрусталеве».

– Какой-нибудь «Догвилль» Фон Триера с расстрелом всего города в конце фильма, месть «праведницы» Грейс, все эти псевдопровокации - кажутся детским лепетом, игрушкой праздного ума по сравнению с германовской точкой.

Такая зияющая черно-белость, что выходишь на улицу после сеанса и поражаешься свету и цвету. Последние фильмы Германа – своего рода пыточные механизмы, наматывающие зрительские кишки со всё возрастающей изощренностью. Кадры бьют в нос нашатырем, надолго остаются в памяти, резкие, как клеймо.

Этому фильму надо внутренне противостоять, иначе сожрет. Фильм, к которому зритель будет возвращаться долго, как преступник на место преступления. Опустошающий и очень мощный опыт.

«Трудно быть богом», - говорит он. Но ведь сама неадекватность этой задачи – быть богом - без веры, без Бога - гарантируют срыв. Есть в германовском последнем проекте какая-то безумная репрессивная мегаломания**. Выстроить ад, разрушить его, изрубить в куски, и тем самым выстроить вновь...
Неужели, вся эта мерзость, подробная, настоящая, всё это г…но и смрад - только чтобы не просто притча? Чтобы ты ощутил Арканар на собственной шкуре, в себе? Герман этого добился.

Но мне почему-то хочется верить, что эта огромная провокация, вернее, искушение, весь этот фильм-убийство – для того, чтобы зритель нутром ощутил другие центральные слова, неимоверно важные, как известно, и для самого режиссера. «Мое сердце полно жалости. Я не могу этого сделать».
Румата сделал, он озверел.

Но твой выбор – за тобой.

15 марта – 4 апреля 2014 г.

––––––––
* Герман, кстати, Бродского очень ценил, хотя его чтение, по словам Светланы Кармалиты, ввергало его в жуткую депрессию.
** Верно замечание Михаила Ямпольского о том, что Герман – один из самых советских режиссеров по своей ментальности.

Ну, как всегда. Среда урыла, засосало болото быта... фамусовское общество и все такое.

Но вот при этом... стоило начать разбираться со всеми этими тонкостями и мерзостями, как вокруг завыли... уже зная, куда я ткну! Потому что... ну, если я ткну, например, в концлагерь, то вся охрана у него моментально разбегается, а всему контингенту предоставляется свобода нравственного выбора.

А какая в этом случае уже может быть свобода? А жить надо, не ссылаясь на концлагеря-холокосты-репрессии. Но сослаться, что у нас здесь "рождение уджоса" и полнейший концлагерь - это намного проще, нежели отвечать за свое бытие в качестве живого человека, а не ходячего мертвеца.

Узники Аушвица, 1944 год. Фото: Mary Evans Picture Library / Globallookpress.com

14 мая 2016 г. Рождение ужаса. Как появились концлагеря и почему это может произойти вновь

Появление концлагерей изменило европейское мышление ХХ века, но если Освенцим стал предметом напряженного осмысления для поколений философов, то ГУЛАГ — нет. О том, почему это так и чем трагическая история прошлого века актуальна для современного человека, рассказал доцент кафедры политических и общественных коммуникаций РАНХиГС Михаил Немцев в ходе лекции, которую он прочитал в Московской высшей школе социальных и экономических наук. «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.

О таких вещах, как ГУЛАГ и Освенцим, надо говорить потому, что любой опыт требует рефлексии, осмысления и преобразования суждений и знаний. Важно вести этот разговор с позиции солидарности с жертвами, ради их памяти.

Описывая трагические события XX века, следует воздерживаться от того, что некоторые ученые (такие как голландский исследователь исторической памяти Бербер Бевернаж) называют «временным манихейством», то есть ощущения, что все это было в «плохом» прошлом, а мы теперь живем в цивилизованном мире, где существование концлагерей невозможно. Как писал Варлам Шаламов, «любой расстрел 1937-го может быть повторен». Соответственно, разговор о концлагерях XX века — это разговор о нашем обществе, о корнях тех явлений, которые в скрытом виде присутствуют в современности.

Философ Джорджо Агамбен говорил, что мы должны рассматривать лагерь как скрытую метрику пространства, в котором мы живем. Репрессивная история так сильно повлияла на современную интеллектуальную культуру, что, не обращаясь к ней, мы многое не сможем понять.

Да чего врать-то? Сколько нас кормили этими концлагерями? Ведь пришлось даже акценты ставить, что фашизм в концлагерях не побеждают. За победу над фашизмом мы обязаны совершенно другим людям, которые в концлагерях не отирались.

А сколько потом пришлось по этим выжившим узникам разбираться... Так что здесь можно отметить основную тенденцию! Главное, что многие уже начали из этого концлагеря разбредаться. Вернее, очень многие.

И таки да! То, что сейчас не читают всяких нынешних книжонок, не смотрят телевизор и плюют на вранье про ударную работу правительства... это и есть массовый исход из того концлагеря, в который начали погружать общественное сознание еще в начале 60-х.

Я здесь подробненько пройдусь по каждому абзацу. Но не сразу. Ну, на кой после окончания разбора бессмертного (а сразу дохлого) творенья Германа, его же изнасилованного генерала в никуда - нам еще и понимать, с какой стати вот так запросто... в мирное время, даже без книжек и киношки (раз я на них уже посэрэ и весьма качественно) - погружаться в этот концлагерь под бурные перепосты Ленты.ру и нафаскивание сетевых вертухаев?...

Поняла бы, если за каждую статейку про концлагеря платили бы читателям, а не автору-подонку...

Михаил Немцев 20 ч · Alexey Sochnev опубликовал на "Ленте" пересказ моей публичной лекции в "Шанинке", которая называлась
"Концентрационный лагерь как проблема социальной философии". Название статьи - неконкретное, но хорошее:)

"Как противостоять прорастанию концлагеря внутри нас? Все суждения, начинающиеся словами «все эти...» или «все знают, что эти...», где «эти» — переменная (мигранты, чеченцы, гомосексуалисты, евреи — кто угодно), начинают раскручивать колесо. Через несколько его поворотов уже готово обоснование необходимости концлагеря. «Поворот колеса» должен быть остановлен в самом начале, на уровне речи.

Но человеческое сознание стремится к типологизации и к абстрагированию. Как без этого мыслить социально? В социальном мышлении последовательная индивидуализация невозможна, а деиндивидуализация чревата «прорастанием» репрессивных практик. Работа социальных философов состоит как раз в решении таких проблем.

История концентрационных лагерей учит политической солидарности, совместному политическому действию — это солидарность потенциальных жертв лагеря. Можно даже сформулировать некий универсальный принцип: политика должна быть такой, чтобы минимизировать возможность возникновения концентрационных лагерей, поскольку всех без исключения современных людей объединяет шанс когда-нибудь там оказаться."

Рождение ужаса Как появились концлагеря и почему это может произойти вновь lenta.ru

Михаил Немцев Olga Lukinova, вам отдельное спасибо за организацию лекции!

Григорий Юдин Меня всегда удивляло, что Агамбен мало говорит о ГУЛАГе. Так же, как его самого удивляло, что Фуко мало говорит о лагерях вообще. Именно потому что ГУЛАГ - экономическая машина жизни, в гораздо большей степени, чем Освенцим.Василий Костырко А в формате видеоролика она, стало быть, нигде не вывешена?

Maria Bespalova на канале шанинки?

Сергей Васильев В соседней статье на том же ресурсе (о предреволюционной России) : "министр внутренних дел Пётр Дубново" 😨

Андрей Десницкий Я бы уточнил: "все эти в чем-то неполноценны..." Потому что фраза вроде "все папуасы чернокожие" или "все блондины быстро обгорают на солнце" фактически точны и не ведут к дискриминации.

Михаил Немцев Я бы не был так уверен насчёт папуасов...

Евгений Тюгашев Внутри меня, поправил бы Таратута

Артем Дзюба Тебя там на ленте уже обмусолили

Victoria Musvik Ты знаешь, я вот тоже не вполне понимаю, как это можно не связать. У всех бывают мысли про "этих". Но всегда как-то сразу вспоминаешь, к чему они уже неоднократно приводили...

Так что... выбор за вами! Можно, конечно, всему доброму и вечному учиться в концлагерях. Красиво жить не запретишь. Стоит лишь задаться вопросом, а хотелось бы вам находиться в одном бараке с автором той статейки?

Уверяю вас, он точно окажется шустрее, выбьется в капо и сдаст вас в крематорий, если усомнитесь в его авторитете. Так что резоны для размышлений есть...

Продолжение следует...