Огурцова на линии

Появление Энкиду в эпосе обставлено почти как в мюзикле "Весна для Гитлера". Это не просто очередные кочевники вторглись в пределы шумерских владений, а весь народ молит они богов унять царя Урука посредством создания... новых людей ему под стать. Чтобы Гильгамеш соревновался с Энкиду, а "Урук да отдыхает".

Тело Энкиду покрыто шерстью, он почти дикий и необузданный, жил среди зверей, "ни людей, ни мира не ведал". Оберегая зверей от охотников, он вызвал их ненависть к себе, но те ничего не могли с ним поделать. В отчаянии охотники отправились в Урук и пали в ноги царю Гильгамешу, моля избавить их от ненавистного врага.

Далее идет эпизод, который всеми толкуется... слишком свободно... или не обсуждается вообще. Гильгамеш посоветовал охотникам отвести к Энкиду блудницу Шамхат, чтобы она его соблазнила.  И "блудница наслажденье дала ему, дело женщин". Когда же насытился лаской Энкиду, то обнаружил, что ослабело его тело и "разуменьем стал он глубже".

Шумеры - создатели городской цивилизации почти в современном понимании. Это отдельный искусственный мир, своеобразный оазис в почти необжитом пространстве. Да, они достигли высокой цивилизации, но в ограниченных пространствах, это система городов-государств, расположенных на торговом пути.

Шумеры способны удерживать лишь сравнительно небольшую площадь городов, обнесенных мощными стенами и укреплениями. По стенам Вавилона можно было проехать на колеснице, а стены Урука в период расцвета превышали десять километров. Но это не государство, на создание которого, "буйствуя плотью", пытался собрать силы Гильгамеш, это всего лишь островок в огромном мире, обнесенный стенами.

Затем в Междуречье являются аккадцы, "рожденные степью", почти не жившие за городскими стенами. Они идут сюда со своей системой общинных поселений алу. И лишь в слиянии этих двух культур возникает мощное Аккадско-шумерийское государство, а имя Саргона Древнего, его царя периода расцвета, станет династическим именем и для персидских царей.

В эпосе о Гильгамеше показан процесс слияния культур вольнолюбивых степняков и горожан-шумеров - очень честно и точно, как процесс растления. Энкиду присылают не жену, а городскую блудницу, то есть все самое плохое, что несет в себе городская культура. Поначалу он просто хочет сразиться с Гильгамешем, но сила воли покидает его, с блудницей в некотором смысле он превращается в тряпку.

Энкиду отнюдь не первый и далеко не последний в этом процессе "культурного обмена". Мы знаем, как скупались земли за горстку стекляных бус и за "огненную воду". Стоит вспомнить, что армия Ганнибала, перезимовавшая в борделях Капри, разложилась в точности так же.

Если точнее, то мы видим процесс нивелирования развратом. Энкиду из почти дикого зверя становится в процессе разврата и грехопадения - таким же, "почти цивилизованным".

  Блудница ему вещает, Энкиду:
«Ты красив, Энкиду, ты богу подобен, —
Зачем со зверьем в степи ты бродишь?
Давай введу тебя в Урук огражденный,
К светлому дому, жилищу Ану,
Где Гильгамеш совершенен силой
И, словно тур, кажет мощь свою людям!»
Сказала – ему эти речи приятны,
Его мудрое сердце ищет друга.
Энкиду ей вещает, блуднице:
«Давай же, Шамхат, меня приведи ты
К светлому дому святому, жилищу Ану,
Где Гильгамеш совершенен силой
И, словно тур, кажет мощь свою людям.
Я его вызову, гордо скажу я,
Закричу средь Урука: я – могучий,
Я один лишь меняю судьбы,
Кто в степи рожден, – велика его сила!»
«Пойдем, Энкиду, лицо обрати к Уруку, —
Где бывает Гильгамеш – я подлинно знаю:
Поедем же, Энкиду, в Урук огражденный,
Где гордятся люди царственным платьем,
Что ни день, то они справляют праздник,
Где кимвалов и арф раздаются звуки,
А блудницы красотою славны:
Сладострастьем полны, – сулят отраду —
Они с ложа ночного великих уводят.

Покинули его звери, и тогда Шамхат укорила его, говоря, зачем он ходит со зверьем: "Отведу тебя в Урук, где живет Гильгамеш могучий", рассказав, что герой уже видел его во сне. Энкиду дал согласие и заявил, что сразится с Гильгамешем. Шамхат же стала увещевать его проявить благоразумие, ибо в вещих снах было предначертано царю огражденного Урука появление друга, и быть ему, Энкиду, тем другом.

Предчувствуя появление этого нового героя, Гильгамеш видит вещие сны, которые обсуждает со своей матерью. В вавилонской традиции повторения и усиления художественного эффекта - он видит не один, а два сна. В одном из них на него с горы катится огромный валун, как кочевники-хетты, пришедшие с гористого Востока.

А в другом сне - на него падает боевой топор.

Энкиду, ты не ведаешь жизни, —
Покажу Гильгамеша, что рад стенаньям.
Взгляни на него, в лицо погляди ты —
Прекрасен он мужеством, силой мужскою,
Несет сладострастье всё его тело,
Больше тебя он имеет мощи,
Покоя не знает ни днем, ни ночью!
Энкиду, укроти твою дерзость:
Гильгамеш – его любит Шамаш Ану, Эллиль вразумили.
Прежде чем с гор ты сюда явился,
Гильгамеш среди Урука во сне тебя видел.
Встал Гильгамеш и сон толкует,
Вещает он своей матери:
„Мать моя, сон я увидел ночью:
Мне явились в нем небесные звезды,
Падал на меня будто камень с неба.
Поднял его – был меня он сильнее,
Тряхнул его – стряхнуть не могу я,
Край Урука к нему поднялся,
Против него весь край собрался,
Народ к нему толпою теснится,
Все мужи его окружили,
Все товарищи мои целовали ему ноги.
Полюбил я его, как к жене прилепился.
И к ногам твоим его принес я,
Ты же его сравняла со мною“.
Мать Гильгамеша мудрая, – все она знает, – вещает она своему господину,
Нинсун мудрая, – все она знает, – вещает она Гильгамешу:
„Тот, что явился, как небесные звезды,
Что упал на тебя, словно камень с неба, —
Ты поднял его – был тебя он сильнее,
Тряхнул его – и стряхнуть не можешь,
Полюбил его, как к жене прилепился,
И к ногам моим его принес ты,
Я же его сравняла с тобою —
Сильный придет сотоварищ, спаситель друга,
Во всей стране рука его могуча,
Как из камня с небес, крепки его руки, —
Ты полюбишь его, как к жене прильнешь ты,
Он будет другом, тебя не покинет —
Сну твоему таково толкованье“.
Гильгамеш ей, матери своей, вещает:
„Мать моя, снова сон я увидел:
В огражденном Уруке топор упал, а кругом толпились:
Край Урука к нему поднялся,
Против него весь край собрался,
Народ к нему толпою теснится, —
Полюбил я его, как к жене прилепился,
И к ногам твоим его принес я,
Ты же его сравняла со мною“.
Мать Гильгамеша мудрая, – все она знает, – вещает она своему сыну,
Нинсун мудрая, – все она знает, – вещает она Гильгамешу:
„В том топоре ты видел человека,
Ты его полюбишь, как к жене прильнешь ты,
Я же его сравняю с тобою —
Сильный, я сказала, придет сотоварищ, спаситель Друга.
Во всей стране рука его могуча,
Как из камня с небес, крепки его руки!“
Гильгамеш ей, матери своей, вещает:
„Если Эллиль повелел – да возникнет советчик,
Мне мой друг советчиком да будет,
Я моему другу советчиком да буду!“
Так свои сны истолковал он».
Рассказала Энкиду Шамхат сны Гильгамеша, и оба стали любиться.

Вот такая случилась неожиданная идилия с Энкиду, решившему отложить эпохальную встречу с Гильгамешем на завтра, а еще лучше - на послезавтра.

По пути в Урук Шамхат учит Энкиду носить одежду, питаться хлебом... Обучает приличным манерам, короче. Однако придя в Урук, Энкиду перекрывает вход в брачный покой, куда имел право входить только Гильгамеш. А жители Урука, видя, что он "продолжает нарываться" и "создает сам себе проблемы" - признают его своим героем, понимая, что все шишки сейчас начнет огребать именно Энкиду, а их с партийным строительством оставят надолго в покое.

Естестественно, Гильгамеш предложил Энкиду выйти-проветриться. Схватились герои в битве, но силой были равны, и Гильгамеш повёл его к своей матери Нинсун, где они братаются, но Энкиду теперь плачет из-за того, что некуда ему приложить свою силу. Его все любят, морду бить совершенно некому. Лишь бы войны типа не было.

Вот тут-то Гильгамеш и предлагает ему пойти в поход против Хумбабы — хранителя кедровых лесов в Ливане, Энкиду пытается отговорить Гильгамеша, рассказывая, как опасен лес Хумбабы и сам Хумбаба, которого боги наделили силой и храбростью, но Гильгамеш убеждает Энкиду, что жизнь человека и так коротка, и лучше умереть героем, чем всю жизнь ползать на коленях в средней стадии опьянения и подминать под себя все бордели Урука.

Старейшины Урука тоже пытаются отговорить их от похода, но чисто формально. Они с видимым облегчением благословляют этих двух "ярких представителей" на дальнейшие подвиги и просят Энкиду беречь царя. Перед походом они посещают царицу Нинсун, которая тоже беспокоится за сына и приносит жертву богу Шамашу.

По пути к кедровому лесу Гильгамешу снятся сны, которые Энкиду трактует как предсказания победы над Хумбабой. Но какое-то сомнение в успехе предприятия их все же гложет, поэтому герои обращаются к богу Шамашу за наставлением, а тот велит им немедля напасть на Хумбабу, пока он сотворил лишь одно из семи ужасных одеяний. А потенциал у него, дескать, ого-го какой.

Герои опасаются входить в лес, но Гильгамеш подбадривает Энкиду, и они входят во владения Хумбабы и начинают рубить кедры, появление Хумбабы пугает их, но поддержка Шамаша заставляет друзей напасть на хранителя леса и убить его, уничтожив и семь его одеяний-лучей.

После битвы Гильгамеш принимает омовение в ручье, где его видит богиня Иштар. Она пленяется его красотой и  предлагает Гильгамешу стать её мужем, но он отказывает, говоря, что мужей было у неё много, а теперь все либо убиты, либо околдованы. Озлобленная Иштар просит Ану создать быка, способного убить героя, но Гильгамеш и Энкиду слаженными действиями побеждают быка.

Далее Энкиду снится сон о том, что боги Ану и Энлиль хотят убить его, хотя Шамаш заступается за него. Гильгамеш хочет обратиться с молитвой к Энлилю, но Энкиду отговаривает его.

Энлиль (букв. «Владыка-ветер», аккад. Эллиль) — в шумеро-аккадской мифологии — один из трех великих богов (наряду с Ану и Эа). Сын Ану (неба) и богини Ки (земли), которых в аккадской мифологии звали соответственно Аншар и Кишар. Персонификация природных сил, бог воздуха и, видимо, бог плодородия. Бог-покровитель города Ниппура.

Согласно мифам, Энлиль отделил небо от земли, создал сельскохозяйственные орудия, божеств скотоводства и земледелия, приобщил к культуре людей. Считалось также, что Энлиль насылает стихийные бедствия. В эпосе о Гильгамеше Энлиль назван одним из инициаторов всемирного потопа с целью уничтожения человечества.

Энлиль изображался также как божество коварное и злобное (видимо, как персонификация стихии); насылал стихийные бедствия, стремился уничтожить людей потопом и т. д. Супругой Энлиля была богиня Нинлиль. Сыновья — лунный бог Нанна, воин Нинурта, божество подземной стихии Нергал, посол богов Намтар. Со времён 3-ей династии Ура Энлиль стал верховным богом пантеона. Храм Энлиля в Ниппуре — Э-кур («Дом на горе») — являлся главным религиозным центром страны. Из шумерского пантеона перекочевал в аккадский, а также ханаанский и хеттский.

Энлиль постоянно чем-то недоволен, чем-то гневается, он вообще претендует на верховенство среди богов, поэтому в божественном пантеоне городов-государств идет настоящая распря.

Героев подогревает и экстремистски проворуцирует на убийство  Хумбабы - Шамаш, который изображается на стеле Кодекса Хаммурапи, как дарующий законы человечеству. Шамаш серьезно опасается, что  Хумбаба в любой момент может устроить геноцид.

Но лишь после убийства Хумбабы выясняется, что он был любимцем Энлиля, имевшем на него свои планы. А вот Шамаш не имеет влияния, равного могуществу Энлилю.

Шамаш он же Уту - по верованиям древних шумеров был богом солнца и тепла. Шамаш (аккад., «солнце»; общесемитское в том же значении - шамс, шапс), в шумеро-аккадской мифологии солнечный бог, сын бога луны Нанны (аккад. Син), брат Инанны (Иштар). Супруга его - шумерская Шенирда (или Суданга), аккадская Айя (имеет постоянный эпитет «Айя - невеста»), посол - Бунене.

В ежедневном странствии по небу Уту-Шамаш вечером скрывается, а утром снова выходит из-за гор (по аккадской традиции, из-за гор Машу). Обычно этот выход ему открывают два бога-стража. Ночью Уту-Шамаш путешествует по подземному миру, принося мертвецам свет, питьё, еду (его аккадский эпитет - «солнце мёртвых душ»). Как божество всевидящего света Уту-Шамаш - судья, хранитель справедливости и истины. Уже с периода Фары (XVI в. до н. э.) отмечены имена типа «У ту - мой судья».

Уту также бог-защитник и податель оракулов. Губительность, палящий зной солнечных лучей ассоциируются не с Уту-Шамашем, а с Нергалом или с Гибилом.

Роль Шамаша в аккадском культе значительнее роли шумерского Уту, на подчинённом положении которого сказывается зависимость его от лунного бога (соответственно лунный культ играл более существенную роль, чем солнечный).

Культ Уту-Шамаша как местного божества был развит в городе Уруке. По традиции, Уту - основатель I династии Урука. Отсюда - значительность роли Уту в мифоэпической традиции Урука (мифы цикла «Инанна-Думузи», где он помогает Думузи, эпосы об Энмеркаре, Лугальбанде и Гильгамеше). Уту - помощник, личный бог-хранитель эпических героев этой династии.

В аккадском мифе об Этане Шамаш - судья, помогающий змее отомстить орлу за нарушение клятвы, но одновременно и помощник Этаны, спасающего орла. Места культа божества солнца - Сиппар на севере и Ларса на юге. В Ашшуре у Шамаша был общий храм с лунным божеством. В иконографии на рельефах и в глиптике особенно часто изображается выход бога солнца из-за гор, а также суд Уту-Шамаша над разными мифическими существами. Отличительные признаки бога - лучи за спиной и серповидный зубчатый нож в руке.

Энкиду человек верный и собственными понятиями чести, он запрещает Гильгамешу обращаться к всесильному, но злобному и непредсказуемому Энлилю, решив самостоятельно обратиться к Шамашу... поговорить по-мужски.

Он уже понимает, что Шамаш имеет слишком незначительное влияние на Энлиля. Поэтому при обращении к Шамашу, чувствуя, что здорово влип, проклинает нашедшего его у ручья охотника и совратившую его блудницу Шамхат.

То есть только теперь догадывается, что, утратив природную чистоту... он пропал безвозвратно. И пропал из-за сущей ерунды, из-за нескольких кедровых бревен, из которых в Ниппуре  сделают дверную створку. Он видит сны, несущие тоскливое предчувствие смерти...

Энкиду уста открыл и молвит, вещает он Гильгамешу:
„Из-за двери деревянной беда случилась!“
Энкиду поднял на дверь свои очи,
С дверью беседует, как с человеком:
„Деревянная дверь, без толка и смысла,
Никакого в ней разумения нету!
Для тебя я дерево искал за двадцать поприщ,
Пока не увидел длинного кедра, —
Тому дереву не было равных в мире!
Восемнадцать сажен ты высотою, шесть сажен ты шириною,
Твой засов, петля и“ задвижка длиною двенадцать локтей.
Изготовил, доставил тебя, в Ниппуре украсил —
Знал бы я, дверь, что такова будет расплата,
Что благо такое ты принесешь мне, —
Взял бы топор я, порубил бы в щепы,
Связал бы плот – и пустил бы по водам!
(Далее четыре непонятных стиха.)
Ану и Иштар мне того не простили!
Ныне же, дверь, – зачем я тебя сделал?
Сам погубил себя благочестивым даром!
Пусть бы будущий царь тебя оправил,
Пусть бы бог изготовил твои дверные створки,
Стер бы мое имя, свое написал бы,
Сорвал бы мою дверь, а свою поставил!»
Его слово услышав, сразу жарко заплакал,
Услыхал Гильгамеш слово друга, Энкиду, – побежали его слезы.
Гильгамеш уста открыл и молвит, вещает Энкиду:
«Тебе бог даровал глубокий разум, мудрые речи —
Человек ты разумный – а мыслишь так странно!
Зачем, мой друг, ты мыслишь так странно?
Драгоценен твой сон, хоть много в нем страха:
Как мушиные крылья, еще трепещут твои губы!
Много в нем страха, но сон этот дорог:
Для живого – тосковать – его доля,
Сон тоску оставляет для живого!
А теперь помолюсь я богам великим, —
Милость взыскуя, обращусь к твоему богу:
Пусть, отец богов, будет милостив Ану,
Даже Эллиль да сжалится, смилуется Шамаш, —
Златом без счета их украшу кумиры!»

Амореи Старовавилонского периода, пользовавшихся в государственном управлении и литературном творчестве аккадским, который продолжал развиваться и при них, - намного лучше нас знали судьбу самих аккадцев, вступивших в союз с шумерами. И их версия победы Гильгамеша и Энкиду над Хумбабой отличается от старой шумерской версии похода Гильгамеша с молодыми неженатыми воинами.

Энкиду - это не прежний слуга-недотепа, который не смог выйти из подземного царства по своей глупости, хотя, мол, его обо всем предупредили. Здесь сюжет становится по-настоящему эпическим, поскольку повествование уже идет в двух плоскостях: мир людей и мир богов.

В последнем из-за убийства Хумбабы  идет настоящая распря. Энлиль требует крови! И боги... начинают длительную торговлю жизнями героев, которые только что выполнили их волю. Это говорит о высоком развитии рыночных отношений и среди божеств аккадо-шумерийского пантеона. Нашему Дмитрию Анатольевичу бы очень понравилось. В его стиле.

Шамашу удается отстоять перед Энлилем только жизнь Гильгамеша. Поэтому, услышав, что тот хочет принести ему богатые пожертвования за жизнь друга, он... вежливо отказывается.

Энкиду поглощен страшными предчувствиями. До него многое начинает доходить... и в этот момент он разражается изощренными проклятиями в адрес охотника и блудницы Шамаш, лишивших его чистоты, жизни в согласии с природой.

И не зря в Кодексе Хаммурапи первыми статьями идут статьи, где подразумеваются наговоры, проклятия и заклинания. Мысль вообще материальна, а мысль обобранного на жизнь человека у порога смерти... действует не хуже воли бога ветров Энлиля.

Услыхал его Шамаш, воззвал к нему с неба:
«Не трать, о царь, на кумиры злата, —
Слово, что сказано, бог не изменит,
Слово, что сказано, не вернет, не отменит,
Жребий, что брошен, не вернет, не отменит, —
Судьба людская проходит, – ничто не останется в мире!»
На веление Шамаша поднял голову Энкиду,
Перед Шамашем бегут его слезы:
«Я молю тебя, Шамаш, из-за судьбы моей враждебной —
Об охотнике, ловце-человеке, —
Он не дал достичь мне, чего друг мой достигнул,
Пусть охотник не достигнет, чего друзья его достигли!
Пусть будут руки его слабы, прибыток скуден,
Пусть его пред тобою уменьшится доля,
Пусть зверь в ловушку нейдет, а в щели уходит!
Пусть охотник не исполнит желания сердца!»
На Шамхат во гневе навел он проклятье:
«Давай, блудница, тебе долю назначу,
Что не кончится на веки вечные в мире;
Прокляну великим проклятьем,
Чтобы скоро то проклятье тебя бы постигло:
Пусть ты не устроишь себе дома на радость,
Пусть ты не полюбишь нагуляной дочки,
Пусть не введешь на посиделки девичьи,
Пусть заливают пивом твое прекрасное лоно,
Пусть пьяный заблюет твое платье в праздник,
Пусть он отберет твои красивые бусы,
Пусть горшечник вдогонку тебе глину швыряет,
Пусть из светлой доли ничего тебе не будет,
Чистое серебро, гордость людей и здоровье,
Пусть у тебя не водятся в доме,
Пусть будут брать наслажденье от тебя у порогов,
Перекрестки дорог тебе будут жилищем,
Пустыри пускай тебе будут ночевкой,
Тень стены обиталищем будет,
Отдыха пусть твои ноги не знают,
По щекам пусть бьют калека и пьяный,
Пусть кричит на тебя жена верного мужа,
Пусть не чинит твою кровлю строитель,
В щелях стен пусть поселятся совы пустыни,
Пусть к тебе на пир не сходятся гости,
……………………………………….
……………………………………….
Пусть проход в твое лоно закроется гноем,
Пусть дар будет нищ за раскрытое лоно, —
Ибо чистому мне притворилась ты супругой,
И над чистым мною ты обман совершила!»

Шамаш просит Энкиду не проклинать блудницу, напомнив, что получил он от нее немало. Она кормила и одевала его, нагуляв с ним дочку. Там по тексту чувствуется, что Шамаш не на шутку испугался, что ему придется исполнить волю умирающего и стать палачом Шамхат. Энкиду не злой человек, он впал в отчаяние, понимая, что его предали. Он отменяет своё проклятье блуднице Шамхат, заменяя его благословлением.

Хотя он уже понимает, каким был... идиотом. Жизнь в городах, за высокими стенами - это жизнь замкнутой системой, благополучным оазисом среди тех, кто предоставлен самим себе. Мол, пусть выживают, как хотят.

У нас так Москва живет годами, разрастаясь раковой опухолью... За счет разрушения страны, жизни сограждан, связей... Они вылезают из своего мегаполиса с презрительными физиономиями и вопросом: "А что, здесь тоже люди живут?" Нет, нелюди. Такие же, как Энкиду - с рогами и копытами. Таких не жалко.

А до Энкиду вдруг доходит, что  Шамхат - блудница, а не жена. Он потому и идет набиваться на драку к покоям Гильгамеша, чтобы посмотреть, с кем спит он сам. Наивный дуралей считал, что женщины так себя и ведут - приходят к таким страхолюдинам-провинциалам, ложатся и "обнажают срам".

Когда он проклинает Шамхат, а затем прощает, понимая, что другой женщины у него уже не будет, он отдает должное щедрости своего шумерского друга, не потрудившегося и блудницу для него выбрать  самостоятельно. Вспомните, Гильгамеш поручил подобрать блудницу для Энкиду - охотнику!

Об охотнике в перепалке с самим Шамашем и речи нет, хотя мужик совершенно не при делах. Он еще и за бабу для Энкиду платил... Но лучше бы вообще не совался, как говорится.

Только вроде бы Энкиду стало легче на душе, как он видит сон, где уже находится в царстве мертвых, "в мире праха". Там сидящие за столом оборачиваются к нему и говорят, что он уже умер. Вскоре после этого Энкиду заболевает и умирает. Гильгамеш печалится и приказывает сделать статую брата.

…Теперь же я, и друг и брат твой,
Тебя уложил на великом ложе,
На ложе почетном тебя уложил я,
Поселил тебя слева, в месте покоя,
Государи земли облобызали твои ноги,
Велел оплакать тебя народу Урука,
Веселым людям скорбный обряд поручил я,
А сам после друга рубище надел я,
Львиной шкурой облачился, бегу в пустыню!»
...Гильгамеш об Энкиду, своем друге,
Горько плачет и бежит в пустыню:
«И я не так ли умру, как Энкиду?
Тоска в утробу мою проникла,
Смерти страшусь и бегу в пустыню.
Под власть Утнапишти, сына Убар-Туту,
Путь я предпринял, иду поспешно.
Перевалов горных достигнув ночью,
Львов я видал, и бывало мне страшно, —
Главу подымая, молюсь я Сину,
И ко всем богам идут мои молитвы:
Как прежде бывало, меня сохраните!»

Шумерские поэмы эпоса более строгие и традиционные, там действительно Эплос о Гильгамеше. Аккадские версии больше повествуют о совместных подвигах Энкиду и Гильгамеша, их можно было бы назвать "Гильгамеш и Энкиду", каким в реальности и стало Аккадско-шумерийское государство.

А вот переписи и легкая обработка Старовавилонского периода... это не только поиски бессмертия, но и попытка переосмысления включенной сюда истории Всемирного потопа... которая на деле тоже оказывается весьма реалистичной. То есть очередной историей предательства.

После смерти Энкиду Гильгамеш уходит в пустыню, в странствие, осознав свою смертность после смерти друга, он устрашается смерти. Путешествуя, он доходит до края мира, где встречает человека-скорпиона и рассказывает ему о своей печали и о том, что хочет найти Утнапишти, единственного человека, получившего бессмертие (по некоторым источникам — предок Гильгамеша), и расспросить его о жизни и смерти. Человек-скорпион говорит, что путь в страну Дильмун, куда боги поселили Утнапишти, лежащий через длинную пещеру, страшен и людьми не хожен — только боги ходят этим путём. Гильгамеш не устрашается, и человек-скорпион благословляет его.

Гильгамеш с первого раза не осилил трудный путь — устрашился и вернулся, со второй попытки он прошёл пещеру и оказался в прекрасном саду из драгоценных каменных деревьев. Там встречает он хозяйку богов Сидури, которая, испугавшись, закрывается от него в доме, и сначала не верит, что он Гильгамеш, так как он грязен и худ, ему приходится рассказать свою историю. Она пытается убедить его, что бессмертие не положено человеку, не стоит тратить время на поиски — лучше радоваться жизни, но Гильгамеш спрашивает её, как найти Утнапишти, и она говорит, что, кроме Шамаша, никто не сможет переправиться, и только Уршанаби, корабельщик Утнапишти, может ему помочь.

Уршанаби объясняет Гильгамешу, как ему добраться до Утнапишти. Он оставляет Гильгамешу 120 шестов, настроко запретив касаться "вод смерти": "Отстранись, Гильгамеш, и шест возьми ты,// Воды смерти рукою не тронь, берегися!"

На сто двадцатом кончились шесты у Гильгамеша,
И развязал он препоясанье чресел,
Скинул Гильгамеш одежду, ее развернул он,
Как парус, ее руками поднял.
Утнапишти издали их увидел,
Помыслив, сердцу своему вещает,
Сам с собою совет он держит:
«Почему это идолы на ладье разбиты,
И плывет на ней не ее хозяин?
Тот, кто подходит, – не мой человек он,
И справа гляжу я, и слева гляжу я,
Я гляжу на него – и узнать не могу я,
Я гляжу на него – и понять не могу я,
Я гляжу на него – и не ведаю, кто он.»

Думаю, так каждый частенько держит подобный совет сам с собою... когда посоветоваться больше не с кем. Смотрит и так, и этак! Гильгамеш при этом выглядит столь ужасно, что Утнапишти поначалу не верит ему.

Гильгамеш рассказывает ему о своём горе и спрашивает, как Утнапишти удалось стать равным богам. Утнапишти рассказывает историю о потопе, в котором выжил только он, и боги приняли его к себе, но для Гильгамеша богов на совет не собрать.

Но у него другой совет Гильгамешу, раз тот царскую перевязь носит. Ему ведь надо лишь "обратиться к своим людям" и саркастически поинтересоваться - царь он или не царь? А если царь, то какого черта их правитель рубище носит? Что за дела?...

Утнапишти ему вещает, Гильгамешу:
«Почему, Гильгамеш, ты исполнен тоскою?
Потому ль, что плоть богов и людей в твоем теле,
Потому ль, что отец и мать тебя создали смертным?
Ты узнал ли, – когда-то для смертного Гильгамеша
Было ль в собранье богов поставлено кресло?
Даны ему, смертному, пределы:
Люди – как пахтанье, боги – как масло,
Человеки и боги – как мякина и пшеница!
Поспешил ты шкурою, Гильгамеш, облечься,
И что царскую перевязь, ее ты носишь, —
Потому что – нет у меня для тебя ответа,
Слова совета нет для тебя никакого!
Обрати лицо свое, Гильгамеш, к твоим людям:
Почему их правитель рубище носит?

...Массу неприятных раздумий оставляет и сама история потопа, с которой явно переписывалась история Ноя с учетом разного рода нравственных прорех того, что совершенно откровенно излагается Утнапишти.

После того, как эту часть эпоса на скорую руку залатал персидский жрец Эзра, к этому библейскому сказанию веры становится еще меньше. Чувствуешь, что за этим что-то стоит. А за мифом о Ное стоит вполне такой реалистический миф об  Утнапишти. Это безобразия веришь почему-то сразу и безотчетно.

Рассказ начинается с того, что на собрании всех богов было решено уничтожить человечество. Причины такого решения не упоминаются. Один из инициаторов потопа — бог Энлиль — взял с каждого из других богов слово, что те не будут предупреждать людей.

Бог Нинигику (Эа) решил спасти своего любимца и преданного ему человека — властителя города Шуруппака на берегу реки Евфрат — Утнапиштима, которого эпос называет «обладающий величайшей мудростью». Чтобы не нарушать клятвы, Нинигику-Эа сообщает во время сна Утнапиштиму, что тот должен построить корабль и готовиться к собственному спасению. Нинигику-Эа также советует Утнапиштиму отвечать тем, кто будет расспрашивать его о причинах неожиданного строительства, так, чтобы те ни о чём не догадались (он говорит, что собирается покинуть страну).

То есть давайте теперь все это несколько осовременим, поскольку мы видели в жизни массу аналогичных историй, а потопы в Приморье у нас устраиваются ежегодно. Ной, как мы помним, был простым и благочестивым человеком. Пока он строил свой ковчег, все крутили у виска.

Царь Утнапишти был настолько славным правителем, что, узнав, будто этот упырь наконец-то решил свалить от них за границу, его подданные не могли скрыть неподдельной радости. А вот дальше... вообще следует прямой обман, самый подлый. Но Утнапишти было, чувствуется, не привыкать.

Эа уста открыл и молвит,
Мне, рабу своему, он вещает:
«А ты такую им речь промолви:
„Я знаю, Эллиль меня ненавидит, —
Не буду я больше жить в вашем граде,
От почвы Эллиля стопы отвращу я.
Спущусь к Океану, к владыке Эа!
А над вами дождь прольет он обильно,
Тайну птиц узнаете, убежища рыбы,
На земле будет всюду богатая жатва,
Утром хлынет ливень, а ночью
Хлебный дождь вы узрите воочью“.

То есть бог-покровитель посоветовал Утнапишти солгать людям, будто это такой "хлебный дождь" для "богатой жатвы". Объяснения требовались, поскольку Утнапишти свое убежище начал строить далековато от воды, причем, очень странной формы, явно не рассчитанной на речное или морское путешествия.

Наверно, увидев, как радостный народ помогает ему строить его убежище, он полностью избавился от угрызений совести... глядя на этих потенциальных мертвецов. Слишком уж они радовались, что поживут теперь без него... А это, соласитесь, бывает обидно. Никто о нем не пожалел, короче.

Для своего народа он в те дни ращедрился - после работы закатывал пиры этим людям, которые были счастливы на них, как на праздновании Нового года.

Всех мужей я призвал на повинность —
Дома сносили, разрушали ограду.
Ребенок смолу таскает,
Сильный в корзинах снаряженье носит.
В пятеро суток заложил я кузов:
Треть десятины площадь, борт сто двадцать локтей высотою,
По сто двадцать локтей края его верха.
Заложил я обводы, чертеж начертил я:
Шесть в корабле положил я палуб,
На семь частей его разделивши ими,
Его дно разделил на девять отсеков,
Забил в него колки водяные,
Выбрал я руль, уложил снаряженье.
Три меры кира в печи расплавил;
Три меры смолы туда налил я,
Три меры носильщики натаскали елея:
Кроме меры елея, что пошла на промазку,
Две меры елея спрятал кормчий.
Для жителей града быков колол я,
Резал овец я ежедневно,
Соком ягод, маслом, сикерой, вином и красным и белым
Народ поил, как водой речною,
И они пировали, как в день новогодний.
Открыл я благовонья, умастил свои руки.
Был готов корабль в час захода Солнца.
Сдвигать его стали – он был тяжелым,
Подпирали кольями сверху и снизу,
Погрузился он в воду на две трети.

Итак, следуя указаниям Нинигику-Эа, Утнапиштим приказывает горожанам строить корабль (чертёж рисует сам Утнапиштим) — квадратное в плане сооружение с плоским днищем площадью три десятины, шестью палубами, высокими (сто двадцать локтей) бортами и кровлей. А они, от нежданного счастья, что он от них сваливает - даже свои дома сносили, чтобы ему хватило материала на корабль.

Если Энкиду видит страшные сны, то здесь никто ничего во сне не видит, умаявшись за день. Никто, кроме  Утнапишти. И он всех заверяет, что они еще увидят небо в алмазах, познакомятся с убежищами рыбы и узнают тайну птиц. Так висельникам говорили, которых смолили после повешения, чтобы птица сразу лицо не расклевали. Так и говорили: "Скоро все тайны птиц узнаешь!" Древнее присловье!

Когда корабль был готов, Утнапиштим погрузил на него своё имущество, семью и родичей, различных мастеров для сохранения знаний и технологий, домашний скот, зверей и птиц. Двери корабля были засмолены снаружи.

Нагрузил его всем, что имел я,
Нагрузил его всем, что имел серебра я,
Нагрузил его всем, что имел я злата,
Нагрузил его всем, что имел живой я твари,
Поднял на корабль всю семью и род мой.
Скот степи, зверей степи, всех мастеров я поднял.

Если Ной спасал "каждой твари по паре", то  Утнапишти первым делом грузил серебро и золотишко. В расширенной версии - он сообщал, сколько всякой утвари сумел награбить его род за все время царствования.

Впрочем, если бы он не грузил сокровища, может ему бы и не поверили, что он просто решил освободить от себя земляков, потому доуправлялся до такой степени, что всем видно, что боги не на его стороне. Пора валить.

С утра начался дождь и в туче явились бог бури, бог смерти и иные грозные божества, неся смерть и разрушение. На землю спустились тьма и ветер, убивающий людей в их укрытиях. Потоп был столь страшен, что сами боги пришли в ужас и поднялись к отцу богов Ану, проклиная себя за необдуманное решение.

Иштар кричит, как в муках родов,
Госпожа богов, чей прекрасен голос:
«Прежние дни обратились в глину,
Ибо в совете богов я решила злое,
Зачем в совете богов решила я злое,
На гибель людей моих я войну решила?
Для того ли рожаю я человеков,
Чтобы, как рыбий народ, наполняли море!»
Ходит ветер шесть дней и ночей,
Потоп и буря покрывают Землю.
При наступлении дня седьмого
Буря и потоп войну прекратили,
Те, что сражались подобно войску.
Утих ураган, успокоилось море — потоп прекратился.
Я взглянул на море — тишь настала,
И всё человечество стало глиной!

Ветер свирепствовал шесть дней и семь ночей и накрыл потопом всю землю без остатка (земля здесь отождествляется с равниной Шумера). На седьмой день вода успокоилась и Утнапишти смог выйти на палубу. Всё человечество к тому времени было уничтожено и «стало глиной». Тогда корабль пристал к маленькому островку — вершине горы Ницир. На седьмой день стоянки Утнапиштим выпустил голубя и тот вернулся. Затем выпустил ласточку, но и она прилетела назад. И только ворон нашёл показавшуюся из воды сушу и остался на ней.

Тогда Утнапиштим покинул корабль и принёс богам жертвоприношения. «Божества слетелись как мухи на запах принесённых жертв» и начали ссориться между собой. Ссору затеял Энлиль поскольку оказался голодным, ему и его славной команде - жервоприношений возносить было некому.

Тут он выясняет, что замечательный коробок, набитый практически всем имуществом города Шуруппака, золотишком, мастерами, семейством главного упыря... остался невредимым. А вполне насытившаяся Иштар ему говорит, что лазурный камень на её шее всегда будет ей напоминать о днях потопа.

После ссоры боги убедили Энлиля в его неправоте и тот благословил Утнапишти и его жену и, подарив бессмертие, поселил вдали от людей в недоступном месте у истока рек (очевидно, Тигра и Евфрата).

Способ "благословения бессмертием" от Энлиля... в таком недоступном и даже ужасном месте - вызывает вопрос: благословение это все же или кара? Судя по тому, как после стольких лет жизни на отшибе Утнапишти говорит о царской власти Гильгамешу, он бы не прочь стать царем и у тех, кто спасся на его ковчеге. Но Энлиль его "благословил", как он благословит всех, кто решит "спасаться" таким способом.

Утнапишти говорит Гильгамешу, что есть на дне океана цветок, что даёт вечную молодость. Здесь происходит та же самая ситуация соблазнения. Как Гильгамеш насоветовал охотнику совратить Энкиду городской блудницей, то есть тем пороком, которым были переполнены стены Урука, - Утнапишти решил предложить Гильгамешу то, чем благословил его самого Энлиль.

«Гильгамеш, ты ходил, уставал и трудился, —
Что ж мне дать тебе, в свою страну да вернешься?
Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,
И тайну цветка тебе расскажу я:
Этот цветок – как тёрн на дне моря,
Шипы его, как у розы, твою руку уколют.
Если этот цветок твоя рука достанет, —
Будешь всегда ты молод».
Когда Гильгамеш услышал это,
Открыл он крышку колодца,
Привязал к ногам тяжелые камни,
Утянули они его в глубь Океана.
Он схватил цветок, уколов свою руку;
От ног отрезал тяжелые камни,
Вынесло море его на берег.
Гильгамеш ему вещает, корабельщику Уршанаби:
«Уршанаби, цветок тот – цветок знаменитый,
Ибо им человек достигает жизни.
Принесу его я в Урук огражденный,
Накормлю народ мой, цветок испытаю:
Если старый от него человек молодеет,
Я поем от него – возвратится моя юность».

Вот ходил Гильгамеш, "трудился", не мог найти покоя после после страшной гибели друга. Обрести бессмертие - значит, носить эту боль вечно. Когда он встречает  Утнапишти, то перечисление его страданий и стенаний об Энкиду занимает не менее четырех табличек.

Читаешь... и понимаешь, что он будто перед нами оправдывается. Чисто на современный манер: "У меня не было другого выхода!" Значит, совесть не как стеклышко. С такой душевной тяжестью - только и осталось, что обретать бессмертие.

Гильгамеш добывает цветок бессмертия, но не слишком торопится воспользоваться советом  Утнапишти, он решает сначала испытать его на старцах Урука.

Возможно, его не слишком вдохновила встреча с бессмертным  Утнапишти, который до сих пор не может жить с людьми, добившись личного спасения, личного бессмертия. Но мы уж видим фразу, которая выдает судорожные мысли о выживании всего народа поэта-аморея -  "накормлю народ мой".

Через двадцать поприщ отломили ломтик,
Через тридцать поприщ на привал остановились.
Увидал Гильгамеш водоем, чьи холодны воды,
Спустился в него, окунулся в воду.
Змея цветочный учуяла запах,
Из норы поднялась, цветок утащила,
Назад возвращаясь, сбросила кожу.

Но по пути обратно змея похищает цветок и Гильгамеш возвращается ни с чем. После чего Гильгамеш смиряется с участью смертного. Ну, это смирение на уровне "делай, что должно - и будь, что будет!" (франц. погов. Fais ce que tu dois, et advienne qui pourra).

Возможно, Гильгамеш понимает, что сам  Утнапишти был "благословлен" таким образом, чтобы донести истинную "весть о потопе", который и происходит, чтобы смыть в канализацию подобных "любимцев богов" и тех, кто при них холуйствует.

Эпос заканчивается описанием родных стен Урука, сложенных семью мудрецами, как настоящим примером бессмертия жизни и дел человеческих. В этот момент понимаешь, что амореи сделали свой выбор в вечном поиске бессмертия.

В заключение, вернемся к самому Кодексу Хаммурапи, который бы не появился без аморейского пересказа на аккадском Эпоса о Гильгамеше.

Введение в ЗХ отражает в первую очередь особую концепцию царской власти, согласно которой боги даруют царю в управление ту или иную область ради наведения там справедливого порядка. С другой стороны, здесь проводится и более древнее, восходящее ко временам раздробленности Месопотамии воззрение на царскую власть, по которому царь — просто правитель своего города, в частности, отправляющий в нем культовые функции по отношению к богу-покровителю данного города (отсюда стремление Хаммурапи подчеркнуть свои благодеяния отдельным храмам городских общин).

Примечательно, что в державу Хаммурапи входили и часть хуррито-аморейской Верхней Месопотамии, и западный Элам с Сузами, однако во введении к ЗХ он перечисляет только города, почитающие шумеро-аккадских богов. Очевидно, Хаммурапи четко осознавал себя национальным государем «черноголовых» — т.е. шумеро-аккадцев (и слившихся с ними в этнокультурном отношении иноплеменников, в том числе амореев), носителей месопотамской цивилизации. В самом деле, он, подобно Шамашу, должен восходить именно над «черноголовыми».

[Дьяконов И.М. Законы Вавилонии, Ассирии и Хеттского царства // Вестник древней истории. 3. 1952. С.225-303 ]

Кодекс Хаммурапи - это юридическое изложение нравственных принципов, отраженных в эпосе о Гильгамеше. Да, именно в представлении о царской власти, о справедливости, о путях выживания всего народа, а не его "отдельных представителей".

Поэтому я считаю, что если бы на долю вавилонян выпал бы чуть более спокойный исторический период, мы бы могли иметь со временем новый эпос о Хаммурапи.

Но... нация складывается, преодолевая трудности, а не наоборот. Вот у нас 70 лет было мирное время, богатейшая страна мира, а толку? И страну расчленили, все дома порушили доморощенным Утнапишти в ожидании, когда ж они свалят... Того и гляди, что дождемся "ночи хлебных дождей", с такими недолго.

Осталось лишь привести такой среднеарифметический "суд истории", очередную расхожую фразу о значении Кодекса. С карламунистическим душком, но уж куда деваться?

Тут бессмысленно возражать. Царь - это вообще-то не ипподромная кляча, чуть чего ржущая: "Ну, значит, не смогла!"

Он должен понимать, что всегда во всем его обвинят в первую очередь. Он отвечает за доверившихся ему людей, он организует и созидает их жизнь... или обкрадывает их. И если все же "не смогла" - боги благославляют его бессмертием.

 В законнике содержится горячий призыв, мольба, просьба: «пусть будущий царь хранит справедливые слова, которые я начертил на своей стеле, пусть не изменит закона страны. пусть не отвергнет моих указов. пусть он справедливо управляет своими черноголовыми, пусть разбирает их тяжбы. истребит в стране преступников и злых, пусть улучшит положение своих людей».

Несбыточность и бесполезность этих заклинаний были неведомы правителю. Сложившаяся при Хаммурапи система власти, управления, суда, весь аппарат чиновничьей бюрократии усилили эксплуатацию и угнетение простых людей: общинников, мушкенумов, всех обездоленных и подневольных. Правнук Хаммурапи Самсудитан стал очевидцем гибели великой империи. Захватчики - касситы, оккупировали в 1595 г. до н.э. Вавилон, разграбили его и прихватили с собой даже статую главного бога Мардука.

Читать по теме:

• Кодекс Хаммурапи. Часть I
• Кодекс Хаммурапи. Часть II
• Кодекс Хаммурапи. Часть III
• Кодекс Хаммурапи. Часть IV
• Кодекс Хамурапи. Часть V
• Кодекс Хаммурапи. Часть VI
• Кодекс Хаммурапи. Часть VII
• Кодекс Хаммурапи. Часть VIII
• Кодекс Хаммурапи. Часть IХ
• Кодекс Хаммурапи. Часть Х

©2015 Ирина Дедюхова. Все права защищены.

Комментарии (9) на “Кодекс Хаммурапи. Часть Х”