Огурцова на линии

Вспомнить, что ты отнюдь не сама по себе, что за тобою стоят ощетинившиеся пиками полки статей, дивизии романов и эскадроны рассказанных сказочек, - в нашей небогатой на события провинциальной жизни могут заставить в самый неподходящий момент.  Вдоволь наплававшись в теплой воде, я лежу с травинкой в зубах у зеркальной глади пруда недалеко от какого-то Чемошура, рядом с дымящимся аппетитными испарениями мангалом и импровизированным застольем возле костерка с кипящей ухой. Один из моих коллег, желая привлечь начальственное внимание к собственной лояльности и стерильности образа мыслей, - начинает с нетрезвым хихиканием зачитывать отрывки из меня-любимой. Сбежать от неожиданной встречи с читателями нет никакой возможности до позднего вечера.

Я растягиваюсь на пожухлой от засухи траве, слушаю цикад и смотрю в высокое синее небо, на котором ни одно облачко не остановится, чтобы напоить эту уставшую от жары землю. Напротив нашего берега темной стеной застыл сумрачный лес. Слушаю зачитываемые отрывки с распечатки статьи,  бережно упакованной в файлик человеком, не поленившимся «прищучить» меня при начальстве, развалившемся в ожидании ухи и шашлыков. И знаете, нисколько не стыдно за сказанное. Здесь, где так ощущается сама жизнь, ее простой, но одновременно трудный и болезненный смысл, где не действуют никакие условности, поскольку все они сняты с верхней одеждой… как ни странно, но слова звучат особенно весомо. Вернее, я не узнаю собственных слов. Поначалу не узнала, даже заинтересовалась, кто это у нас настолько проницательный. Почти сразу поняв, что сценарий нисколько не поменялся, и все у нас будет как всегда.

Вот закончился советский период, где за каждым застольем разбиралось сказанное мною, без малейших попыток рассмотреть критически самих себя. Потом были всякие «демократические преобразования», где мои коллеги болтались предметом в проруби – но сценарий оставался прежним. Причем часть из критикуемых мыслей уже дала уродливые беспомощные ростки в головах моих публичных чтецов, поэтому с некоторых пор они щедро делятся со мной «собственными открытиями»… прежними моими словами, за неимением своих.

Тоскливая толпа обозников. Все боевые полки давно ушли за линию фронта, а эти все тащатся в обозе, дымя полковыми кухнями, поражаясь собственной житейской мудрости, благодаря которой они так близко пристроились к интендантским службам.

Самое время прочесть нечто монолога князя Андрея под небом над Аустерлицем: «... как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, не так, как мы бежали, кричали, дрались ... совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу. Как же я не видел этого высокого неба? Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба».

Вот так же я бегу, дерусь, зная, что останавливаться нельзя, а небо все то же. И взглянуть в его бездонную высоту доводится лишь, когда рядом пытаются поглумиться над твоими строчками. Но при этом у меня нет ощущения пустоты, поскольку в своих драках - все же успела выхватить важную суть, которую так и не понял Толстой, как и многие после него. Эту суть пока еще не осознали и многие мои читатели, предпочитающие продолжить мои монологи для себя, не для жующего рядом начальства.

Толстому не довелось пройти сквозь общество «всеобщего равенства», где не только была уничтожена сословность, но нивелировался интеллект, возрастные и гендерные различия. Где женщина стала отличаться от всех прочих лишь по количеству поднимаемых ею кирпичей и тем, что ее можно при случае избить/уничтожить дважды - и как человека, и как женщину. Т.е. более широким спектром методик личностного воздействия.

Многих читателей коробили мои прежние монологи с «жалостью к себе», как это им представлялось. Но это не жалость, а попытка натурного исследования, где я изучаю методы воздействия на меня, концентрируя на себе куда большие сосредоточенные усилия, чем среднее давление в системе. Ну, как и положено по ГОСТ, в ходе растянувшегося на полвека эксперимента рассматриваю усилия, в среднем превышающие проектные не менее, чем на 40%, с восьмикратным увеличением нагрузки при необходимости учета динамического, а главное, внезапного характера ее приложения. Методом неожиданного удара бандитской гирькой из-за угла.

В моем случае эксперимент чистый, я ничем не обязана никому из жующих рядом высокопоставленных господ. Свой начальственный статус они до донышка выявили в протекающем нынче глобальном кризисе. Руководитель обязан решать проблемы, эти – ничего не умеют кроме как создавать проблемы окружающим. Свой шашлык и миску ухи я отработала по полной программе, поскольку все они цинично используют мой труд практически без оплаты.

Они могут приказать накрыть им стол под любым небом, могут притащить меня сюда, демонстрируя передо мной свою безграничную власть. Но именно под этим уральским небом, нахваливая незаработанный шашлык, все они уже не находят подходящих слов в ответ на выдернутые из меня цитаты о том, как потребитель нашей строительной отрасли отдан ими на жертвенный убой.

Надо же, оказывается, и мои коллеги не пожалели ста рублей для регистрации, чтобы побаловать начальство на природе свежаком из Дедюховой. Понятно, что при этом упор делался не на сам жертвенный убой, с которого живут все присутствующие благодарные слушатели…тем, что помогают удерживать жертвенное животное в стойле. Здесь речь идет о моей личной нескромности, поскольку я «подняла руку» на непререкаемый авторитет Чехова, Достоевского, Толстого…

В пыльном душном городе, полностью задавленная необходимостью ежедневно разбирать более двадцати учебных проектов, подрабатывать лекциями и делать бухгалтерские отчеты, я и сама полагала, что хватила лишку в собственных амбициях. Но странно, что под этим небом мои претензии к столпам русской литературы смотрятся вполне органично.

Кусая травинку, думаю о том, что же помешало самому Толстому не ползать по деревне с сохой, а самому полежать под обычным российским небом, чтобы послушать, как лживо звучит торопливая скороговорка последней части «Войны и мир»? Кто же загонял его в подвал «Воскресения»? Или так хотелось, чтобы позвали на дармовые шашлыки наши «прогрессивные люди своего времени»?

Да они зовут ведь вовсе не для того, чтобы плеснуть в миску ухи за подходящий уровень мировоззрения, а чисто чтоб и далее удерживать в стойле. Хорошо, что я умею считать, поэтому знаю, что ничем никому не обязана за эту миску, вынужденная работать на убой, в то время как из общего фонда оплаты труда себе они щедро выделяют надбавки, премии, выбивают заграничные командировки...

Конечно, они знают, что я продолжу работать в любом случае и без шашлыков, поскольку до конца буду стараться увести из-под жертвенного ножа молоденьких сопляков, наших будущих коллег, на которых они уже давно наточили шило.

* * *

Нет, конечно, и на этот раз не могло обойтись без нотаций. После очередного верноподданнического тоста за выдающих современников нашей совремённости надо ж пискнуть: «Ирина Анатольевна! А чем перед вами провинился Чехов? Как можно не любить «Вишневый сад»? «Три сестры»?...» Будто я не знаю, как они любят этот бред сивой кобылы.

Епсель-мопсель. Можно подумать, что и эти готовы цитировать монологи из чеховских пьес, как я. Можно подумать, будто они читают и перечитывают, выискивая по крупинкам те путы жертвенного забоя, за которые «наш Ильич» столь высоко оценил прозаика, признав, что для «дела революции» Чехов сделал куда больше него самого.

В отличие от всех, я рискую слишком многим, полностью отвечая за сказанное. И у меня имеется, куда больше любого живущего, - личных причин, чтобы понять, почему этого голубчика призвали к ответу в 1904 году, накануне кровавых событий. Когда у него уже не было возможности отпереться от сказанного и исправить хоть что-то из «взошедших всходов».

Думаю, многие и без меня видят, насколько драматургия Чехова срослась с драматургией Горького. «Народный самородок» до неприличия усиливал все акценты Антона Павловича, на глобальном уровне «классовой непримиримости» обостряя высосанные из пальца конфликты. Не стеснялся перепирать целыми сюжетными линиями.

В этом случае не устаю поражаться производительности труда самого «буревестника революции», поскольку это сегодня можно получить любой текст в электронном виде и прямо поверх него начирикать собственную «стилизацию» а-ля Акунин и компания. А ведь Горькому приходилось, держа тексты Чехова перед собою, выдавливать «свинцовые мерзости жизни» взыгравшейся желчи, не имея даже шариковой авторучки в качестве «средств производства».

Неудивительно, что проводить этого классика представилась возможность именно Горькому. Нынче можно говорить что угодно о похоронах Чехова, но, простите, как это сказал Горький, так это и останется. Сказал преемник, лично провожавший Антона Павловича в последний путь.

Гроб писателя, так "нежно любимого" Москвою, был привезен в каком-то зеленом вагоне с надписью крупными буквами на дверях его: "Для устриц". Часть небольшой толпы, собравшейся на вокзал встретить писателя, пошла за гробом привезенного из Маньчжурии генерала Келлера и очень удивлялась тому, что Чехова хоронят с оркестром военной музыки. Когда ошибка выяснилась, некоторые веселые люди начали ухмыляться и хихикать. За гробом Чехова шагало человек сто, не более; очень памятны два адвоката, оба в новых ботинках и пестрых галстуках - женихи…

Всегда удивляло, как резко, вполне на горьковский, вернее "демократический" лад  переменился тон Чехова, как только он решил зарабатывать литературным трудом. От легкой искрящейся малой прозы он вдруг перешел к обличительному занудству, ломаясь и не выдерживая давления махины большого формата.

Чехову явно «заказывали музыку», но он пытался «отработать» заказную партитуру честно. Его стиль, методы, интересы меняются кардинальным образом, нивелируются под всю критическую, вернее, «реалистическую» тягомотину того времени. Хотя в воздухе разливается темная, далекая от христианской морали фантасмагория, которую подхватывает более тонкий к подобным нюансам порочности Алексей Толстой, куда более независимый от издателей материально. Задолго до идейно выверенного «Хождения по мукам» он отчего-то лепит образы козлоногих сатиров, которые бродят в туманном мареве по его Петербургу, увлекая похотливой изнанкой темной стороны души идейно нестойких гражданок низших сословий.

И куда более реалистические картины рисует автор «Алых парусов», отчего-то пишущий в тот же период о сером автомобиле, рассекающем мглу петербургских белых ночей светом фар. В этом авто сидит нежить в шелковых цилиндрах. Почему-то он больше не грезит об алых парусах, его новая «Асоль» - чучело, мертвая кукла, оживленная чужой кровью. И все это - перед последующим пиршеством «очеловечившихся» крыс.

Толстой и Грин, конечно, не бойцы, но они, как и многие, пытаются донести сведения о том, что бой переместился за линию фронта реализма, где оказываются сдаными все позиции. Это задолго до «Мастера и Маргариты» выявляет Булгаков в ранней «Дьяволиаде». А значит, вестники короткими перебежками уже сообщили, что всех ожидает новый Армагеддон, где обществу надо иметь жестко расставленные нравственные критерии допустимых методов входа во власть, но главное – критерии допустимых методов «критического реализма».

Человек – натура сложная. Чехов отличался от Горького наличием достойной профессии, внутренней культурой, близостью к совершенно иным, истинно демократическим кругам российского общества – в формирующихся земствах и городских думах. Мы слышим отклики этой стороны деятельности писателя в его рассказах, но все прочнее его затягивает местечковый морок «Скрипки Ротшильда».

Неужели никто не испытывал греховную тоску и уныние от его повествования? Заранее опирающееся на занудные «демократические» нотки типа Чернышевского «Что делать?»

Вся эта ситуация с «русским реализмом» под социальным соусом конца ХIХ начала ХХ века больше напоминает не «литературный процесс», а «загадочное» поведение русской девушки Остина Пауэрса, фотомодели, игравшей в шахматы с сексуальным воем «Что же делать? Что же нам теперь делать...»

На самом деле, никому из инициированных писателей не надо, маясь туберкулезом, ездить на Сахалин, для рассопеливания жалости к изгоям общества – казнокрадам, убийцам, насильникам, политическим авантюристам. Разве Булгакову для «Бега» понадобилось пройти тараканьи бега в трущобах Стамбула? Как и для «Дней Турбинных» ему не понадобилось сражаться с Петлюрой. Для «мы их душили-душили…» ему в точности так же не понадобилось служить в подочистке. Да и грозу в Ершалаиме он, простите, из головы нам всем выдумал.

Прямое участие в процессе здесь вообще не предусматривается, а мемуары и социологические исследования к литературе не относятся. В отличие от меня, Чехова никто не вышибал из литературы, чтобы судорожно искать опоры в публицистике. Если бы именно это действительно требовалось литературному процессу, к нему бы пришел человек, который бы изложил все по полкам, никуда таскаться бы не пришлось. И он бы мог еще со стороны наблюдать, как его рассказчик чешет репу, как пытается быть объективным, заставить поверить в себе. Ни в коем случае не обременяя себя физическим переживанием невзгод, оставляя в душе как можно больше места сочувствию.

Ведь я прямо говорю, что, предупреждая о многих вещах заранее, сама не испытаю до конца всей тяжести жертвенного убоя. Лишь до того места, которое помогает понять всю глубину чужого страдания. Иначе не смогу работать. Мне и при разборке моего отношения к Чехову – отвалят лучшие куски шашлыка, пусть и обобрав всю жизнь, но все же не давая сдохнуть с голоду.

В результате, я, ничем не  обязанная этим «любителям Чехова», никакими путами не связанная с ними лично - неизменно оказываюсь под одним с ними небом, чтобы вдоволь полюбоваться их заплывшими жирком торсиками, когда они расхваливают «жизненную стойкость», «непримиримость позиции»  и прочие жизненные свершения друг друга.

Как всегда, в укор моей политической отсталости начинают вспоминать «золотые страницы», путая названия и мелкоскопические образы Антона Павловича. Чего только не успел за свою недолгую жизнь «разоблачить» наш славный предвестник таких откровенных проституток по вызову, как господин Короленко...

Среди того, что задержалось со школьной скамьи в головах моего начальства непременно мелькнет и «эта самая, которая всех любила» - «Душечка». Без меня горячие поклонники чеховской прозы не только не вспомнят название рассказа, где «эта» побывала замужем за владельцем городского сада «Тиволи», которому, очевидно, как и повсеместно после революции присвоят имя писателя Горького. Заодно они с легкостью перепутают «Крыжовник» с «Ивановым», «человека в футляре»  припишут... Гоголю.  Говорить о том, что же на самом деле пытался промямлить Чехов в «Черном монахе» - нынче бессмысленно что по этим небом, что под давешним.

* * *

Литература необходима человеку, чтобы прильнуть душою не к статистике колоний на Сахалине, а воспарить душой над тяготами материального мира. Именно потому сейчас в ходу такие дешевые и широко доступные методы литературного онанизма, как детективы и всякого рода «фантастики» с «мистиками» вперемешку. Человеческое сознание вообще куда более склонно к полету мечты, а сознание русского человека в особенности. Поэтому в русском есть удивительное словосочетание, отражающее подлинную тягу человеку ко всем видам искусства – «воспарить душой».

Вот не надо «развитием капитализма в России» усираться, простите. Где подсовывается один уголовный вывод – надо срочно пограбить и побесчинствовать. И уж, конечно, не размазывать сопли над «свинцовыми мерзостями», поскольку отнюдь не все в нашей жизни идет на создание образа.

Прочесть занудную мораль, нарисовав для убедительности откровенные картины существование люмпенов в романе, который можно смело назвать «Твою мать!»,- легко. А вот помочь человеку воспарить и продолжить жизнь с душевной легкостью, пройдя очищение катарсиса – это и есть задача искусства.

Я перешла к публицистике еще и потому, что многие вещи, которые требуется сказать немедленно, - не выдерживает тонкая прозаическая ткань, несмотря на всю мощь большой русской формы в литературе.

Думаю, все заметили, как резко я реагирую на разного рода «жалость к народу». Речь идет вовсе не о жалости. Русский человек не должен выглядеть жалко. Да и взрослым людям надо уже понимать, что никто «просто так» никого не пожалеет. И лучше поинтересоваться заранее, кто это цепляется к вам с жалостью, «ставя перед обществом вопросы». Ведь у нас вдруг в ходе разливанных рек человеческой крови выясняется, что самые жалостливые – это евреи, потомственные спекулянты на любой человеческой проблеме. И пока они не доведут ее до абсурда, пока не напьются крови, они со своей «жалостью» не отвалятся.

Никаких вопросов «что делать?» литература «ставить перед обществом» не имеет права. Поскольку общество – это не изба-читальня, да и литература – это не политическая прокламация, это не картина в публичном просмотре, не кино при полном зале. Литература включает жестко индивидуальную эстетическую связку автор-образ-читатель. Любой, кто лезет сюда со стороны - с подсказками, литературными рецензиями, рейтингами продаж – от лукавого. Напрямую из недр, от самого рогатого врага человечества. Поскольку человек здесь должен сделать выбор сам, без давления и наводящих вопросов «что делать».

Но подлейший прием, выработанный именно в так называемом «реализме», - когда прямым текстом человеку называется готовый выбор. Как бы из сочувствия к «униженным и оскорбленным», но при этом наковырянным из носу, никогда не существовавшим в реальности.

Здесь нельзя лгать, но нельзя и перегружать прозу бытовухой реальности, скатываясь к чернухе. Мы же с вами пережили аналогичный период «развития литературы», когда обсирается с перехлестом буквально все вокруг, ничего не остается не обосранным. В результате общество не просто остается с такими «духовными наставниками»,  «влиятельными интеллектуалами современности» как Пелевин или Поляков. Общество оказывается на грани саморазрушения, в плену жертвенного убоя.

При этом Пелевин смылся в Америку, а Поляков тоже не в состоянии ответить за свои прежние «ставшие бестселлером» описанья. Теперь он пишет о совковых ошметках, «не нашедших себя в жизни», перемывает косточки женщинам, шарясь за пазухой в поисках «левой груди Афродиты», пытается «идейно» перестроиться, подъедаясь у моего стола.

Но это люди, несущие непосредственную ответственность за намеренную попытку сбить общество с нравственных ориентиров. Это – омерзительные кликуши, неспособные к производительному труду на благо общества, не имеющие жестких нравственных критериев анализа. Это наемные проститутки, выполнявшие политический заказ на всеобщее убийство, поскольку в своих конъюнктурном отступничестве подняли руку на главное и единственное человеческое достояние – на душу своего читателя.

Душа убивается ложью. И как только очередное ничтожество начинает биться в истериках «народной жалости»… за деньги, так можно с уверенностью констатировать, что сей «беспримерный труд» будет оплачен из источника, никогда не испытывавшего жалость ни к кому, кроме как к себе любимому.

Народные жалелки всегда в России заканчивались жертвенным забоем и реками крови. Как только начинается промышленная разработка способности человека испытывать сочувствие, как только начинается публичные жаления узников холокоста, репрессированных Сталиным, жертв Голодомора, таджикских девочек и прочая… так можно жестко подводить черту под собственным существованием, поскольку каждого из нас будут кончать деловито и размеренно, без малейшей жалости.

Причем, как всегда прикрываясь государственным интересом. Ну, не «производственной необходимостью» же - хорошо пожрать в компании с Дедюховой возле прудика у деревни Чемошур, верно?

Вы понимаете, что у государства нет денег? Вы понимаете, что государству это негодно? Вы понимаете, что государство не будет за это отвечать?

* * *

Перед отъездом я посмотрела «психологическое» расследование как бы с виду «бытовых» преступлений на канале ДТВ. Еще раз подчеркну, что бессмысленно бороться с манипуляциями сознанием в СМИ и масс-медиа методом, предложенным Кара-Мурзой – т.е., отказаться от всех типов общественных коммуникаций.

Что это за «борьба», когда разоблачитель телевидения не вскрыл ни одного общественного стереотипа, а в качестве основного стратегического метода  предлагает спрятать голову между коленок и прикрыть ее плащ-палаткой?

…История вполне житейская, но 2006 года, отчего-то тогда не получившая общественного резонанса, зато вдруг ставшая столь актуальной сегодня.

В 2006 году под мостом в городе Магнитогорске нашли тело повесившегося на балочных конструкциях молодого мужчину. Человек вполне положительный, не пьющий. Прошел Афганистан, женат, оставил сиротами двух прелестных дочек.

Девочки его действительно хороши, их показали крупным планом так, чтоб всем российским женщинам сразу вдарить поддых, поскольку как бы в смерти их отца нельзя обвинить никого, но ведь по всем признакам получается, что жена довела. Вот ведь как.

Все дамы знают, какие особые существа наши свекрови. Сразу после регистрации брака они, как правило, оказываются за гранью женской солидарности. Все, что не делает избранница их сына – из области «как она портит моему сыночку жизнь». При этом все они дружно забывают, что подобная деятельность имеет обоюдные последствия. Пока еще никому не удавалось «испортить жизнь мужу», не испортив ее себе самой. Это, в принципе, и должна довести до сведения молоденькой дурочки любая умудренная жизненным опытом мамаша.

Впрочем, разговор не хочется сводить к извечным бытовым проблемам. Просто понятно, что журналистам проще найти «сторону обвинения», выставив у моста мать погибшего. Уж она-то заклеймит почище ментовки, можно не сомневаться.

Показывают и главную злодейку, которая родила мужу двух девочек, поддерживала весь дом, работала и все тянула в семью. Не гуляла вечерами по железке в поисках клиентов. Что в данной ситуации можно тоже истолковать в обвинительном контексте. Поскольку муж этой гадины, которую официально засадить за доведение до самоубийства нет никакой возможности, - повесился по причине невозможности выплачивать ипотеку за квартиру.

В банке он взял один миллион рублей под 14% годовых на 22 года. С учетом сложного процента он должен был выплатить банку за это время 3,3 млн рублей. Ему надо было выплачивать 12 тысяч рублей ежемесячно.

Проблема в том, что весь его доход на трех работах составлял именно 12 тысяч рублей в месяц. Тут опять подключается рыдающая мать, которая рассказывает, как этот мужик должен был вставать в шесть утра, чтобы разнести почту, затем он шел на основную работу, которая была достаточно нервной и ответственной. А дома его ждал дополнительный заработок – до 12-ти ночи они с женой лепили пельмени.

Поняв, что долго он так не выдержит, он пошел в банк и объяснил, что больше не может платить все деньги, которые может заработать в городе, где главный комбинат, объект первых пятилеток, первенец советской тяжелой промышленности, - так же, как и он, работает теперь на уголовных чурок.

Но человек все же не «отдельно взятый» комбинат. Ему необходимы какие-то средства на физическое восстановление. Поэтому и заработная плата – это возмещение физических затрат, а вовсе не «вознаграждение», как ее нынче рассматривают налоговые органы.

В банке ему предложили продать квартиру и купить нечто более подходящее достатку. Что можно приобрести в ипотеку на 1 млн рублей в Магнитогорске? Камера брезгливо обходит давно неремонтированные углы подержанной «двушки», где розетка висит «на соплях», сантехника тоже не «выбивается» из общей скудной обстановки.

Потрепанная жизнью доводчица до самоубийства признается, что, узнав о приговоре банка, решила «бороться за эту квартиру». Она сказала, что будет брать больше пельменей на дом, залепит всех своими пельменями, но не сдастся. Честно говоря, «отступать» искать еще что-то более непрезентабельное… из этой двухкомнатной квартиры… дальше просто некуда. Мужчина, наверно, и сам это понимал. Но был выжат морально и физически настолько, что пошел… и повесился.

Понятно, что он отнюдь не слепой. Он видел, какие машины стоят перед банком, он понимал, что развязные молодые люди из банковской обслуги не имеют его проблем и легко относятся к деньгам, которые каждый месяц давались ему все с большим трудом. Человек понимал, что оказался в стойле на всю жизнь, его поставили всю жизнь цедить кровь по капле. В отчаянии он рванулся на нож резника.

Ему не довелось дожить до 2008 года, чтобы посмотреть как все банки, успешно цедившие кровь граждан на ипотеке по гарантированным государством процентам, получая по «Национальному проекту «Доступное жилье» - доплату до желаемых 19-ти процентов годовых., - выскочили первыми требовать «помощи на кризис».

«Национальный проект» заключался в том, что государство, зная, что возможности рынка уже исчерпаны, 19% годовых все равно возместить не в состоянии, хоть залепят пельменями всю магнитогорскую округу, - из государственных средств возмещает банкам желаемую прибыль, всеми силами толкая экономику страны к коллапсу.

Добавьте сюда, что зарубежным финансовым структурам из Стабилизационного фонда в то же время бюджетные средства выделяются под 3% годовых. И стоило снизить ставку рефинансирования по ипотечным кредитам хотя бы до 5% годовых, общепринятых в цивилизованном мире, как никому, возможно, и вешаться бы не пришлось.

То есть наш самоубийца, якобы доведенный до отчаяния женой, должен был переплатить банку 2,3 млн рублей, которые ему и самому бы пригодились для растущих дочек. Но при этом банк на свои увеселительные мероприятия получил бы от государства возмещение по ипотеке в размере более одного миллиона рублей.

То есть срамная двушка обошлась этой семье и всему обществу в 4,5 млн рублей, причем все пошло на прокорм веселым девушкам и парням «финансового сектора». Они, конечно, ни одного разочка не убийцы, не кровососущие твари, а милые, трудолюбивые пахари, любящие посещать Багамы, Куршевель и другие экзотические уголки мира.

* * *

Простите, может, еще кто-то хочет мне почитать лекцию про народную жалость, «высокий интеллект» Пелевина или Полякова? Может, рассказать, как с точки зрения «Вишневого сада» воспринимается истошный вой на могиле самоубийцы растрепанной матери двух девочек, обвиненной их бабушкой и журналистами в убийстве мужа?

Женщина орет от бессилия, особо не рассчитывая на наше сочувствие, поскольку ей уже пояснили в суде, что она – сама довела мужа до самоубийства, никто, кроме нее, не виноват, поэтому теперь ей придется одной надевать ярмо, задушившее мужика, прошедшего Афган. Теперь ей одной придется до утра лепить пельмени с подросшими дочками.

«Как ты мог бросить меня одну им на растерзание?» - давится рыданиями женщина неопределенного возраста. Когда-то и она была умилительной душечкой, отблеск былой красоты которой читается в еще не истерзанных жизнью личиках ее дочек.

Ее муж предпочел уйти из жизни с местечковой скотобойни, устроенной под видом «государственной программы». Он так и не узнает, что главный куратор всех этих «проэктов» избрался в президенты, опустошил казну «на кризис», но не получил даже отповеди от общества. Поскольку в обществе у нас читаются морали не за убийства граждан, а самим гражданам – за низкую… толерантность.

В очередном приступе толерантности обвинение получит  вдова покойного, выбивающаяся из сил в борьбе, когда вся мощь государства направлена против нее одной, на выкачивание из нее последней крови. Поскольку она, как поясняет ее свекровь, захотела иметь свой угол за 12 тысяч в месяц, а не платить ежемесячно 8 тысяч рублей за съемную квартиру частному кровососу.

Извините, но никто не имеет морального права – читать этой женщине мораль. В особенности после того, как суд вынес решение переложить на ее продавленные плечи ту ответственность, от которой уже повесился здоровый мужик.

Вообще выражение «моральное право» в русской литературе не предполагает прямого назидания. Предполагается, что человек, обладающий этим правом, должен создать образ, который заставит читателя прийти к соответствующему назиданию совершенно самостоятельно, в ходе нравственной работы. А причислять к писателям на русском тех, кто не заведомо способен этого сделать, кто заведомо не обладает этим правом – очень дорого обходится не только конкретным гражданам, но и всему обществу.

Я с  90-х годов ходила вместе с воинскими союзами выбивать земельный участки под жилищную застройку. Над ними глумились, требовали взятки, в лицо говорили "А что я буду с этого иметь?" Теперь те же самые люди проводят "аукционы" земельных участков под жилищную застройку. Но никто не даст человеку обойти жертвенное стойло, которое выцедит его жизнь дотла.

В том же 2006 году в первом номере ВАКовского журнала «Жилищное строительство» вышла моя статья с доказательством, почему государство не имеет права раздавать сертификаты и поощрять ипотечное кредитование таким образом. Там было доказательство предательства  Родины всех депутатов (преимущественно еврейской национальности), проталкивавших этот закон. Было показано, как они получают инструкции непосредственно от ведущих финансовых структур сектора заграницы.

Я доработаю эту статью новыми данными и зайду второй захваткой, но… сколькие сломанные судьбы уже не вернуть, скольких слез не осушить. И все эти самоубийства, все море разливанное отчаяние неизменно начинается, как только к людям кто попало, «мошенником на доверии» лезет в душу с унизительной жалостью.

* * *

На прошлой статье меня тоже обходительно и иносказательно обвинили… в собственном самоубийстве. Ну, как бы очевидно, что я «недостаточно материализована». Человек прикинул, как выполнить мое требование «вернуть мой трон», понял, что я сама во всем виновата. Воспринимая один к одному сказанное.

Но ведь речь шла несколько о другом. Вовсе не о моей «материализации». Разве вопрос у нас в моей состоятельности или материализации? Я, простите, на хлеб зарабатываю только потому, что намеренно не материализуюсь в качестве писателя. Про меня в реале доносы пишут, просто все это и так знают, но делают вид.

Но ведь без общего признания меня в качестве не хорошего или плохого писателя, а единственного – мы так и останемся с «героем нашего времени» в виде Ходорковского и Бейлиса, с осужденной обществом убийцей – в виде магнитогорской производительницы пельменей.

И столь категоричное требование вытекает из того, что «творчество» Пелевина или Полякова, которое, признаюсь, все же несколько предпочтительнее нынешнего суррогата литературы, - но оно не расставило даже настолько примитивных акцентов… вовремя. А когда Поляков, зарабатывающий в литературе на пропитание, за мною соплею тащится – то мало вдохновляет. Скидочки на его «прозрение» и повторение уже от своего имени того, до чего все вокруг успели дойти немного раньше… не принимаются. Мне никто ни копейки пока не заплатил, включая его самого. Так что прав на то, что запел нынче – он не имеет. А, учитывая, что они все начирикали раньше про «эту страну», они уже ни на что не имеют морального права.
Но речь-то в данном случае идет о вашей состоятельности, господа, и вашей материализации в собственной жизни, в своей собственной стране. Понимаете? Не моей, а вашей! Мое становление в литературе это предусматривает по умолчанию, а вот становление Полякова то одной «гранью», то другой, то задом, то передом – никому никакой «материализации» не добавит.

Посмотрите, что получается. Разве кто-то может встать на пути моей материализации? Нет. Ведь если я не материализуюсь как писатель – я тут же становлюсь «до ужаса реальной» в качестве эксперта по «Трансваалю». И ужас подобной моей «материализации» доходит далеко не до всех, поскольку не у всех пока там дети погибли.

Ведь, простите, и Лужок бы не раскололся, если бы не прочел мою нематериальную эпитафию Гайдару. Или у вас есть кто-то, чтобы проломить «общественное мненье» по поводу Катыни? Мухин – это хорошо! Но сам по себе он ничего не значит. Все его доводы становятся нужны лишь после моей оценки, на которую лишь я имею полное право.
Это вы не соображаете, что такое у меня в руках. Я ведь этим самым не против вас размахиваю. Да и речь идет о том, что именно вы своей беспечностью, раз все это вам досталось почти даром, не позволяя мне использовать с наибольшей эффективностью. Но «даром» - от слова «дар», а здесь ведь речь идет об особенных дарах, которыми одаривают свыше - иногда через голову изо всех сил сопротивляющегося индивида.

Прошлый блог рванул в посещаемости на чем? На пожарах и обрушениях. Сейчас опять начнутся обрушения, так чего мне, вслед за Ртасом, плакаться о посещаемости и регистрациях? Я вам устала говорить, что лучше бы сами подсчитали, во что каждому лично обходится мое вычеркивание из литературы и вписывание туда кого попало. Ведь вам уже чисто конкретно ежедневно поясняют, что при моем нынешнем положении всем остается ждать лишь Конца Света. Ссылаясь на Вангу, Ностардамусов и прочих, кто к русским писателям заведомо не относится. Поэтому… как где-то рванет, рухнет, запылаить… так все сюда прибегут со 100 рублями в зубах. Но, конечно, когда поздно будет.
А ведь мне еще предстоит материализоваться в качестве эксперта по ЖКУ, долговечности жилья, технической эксплуатации зданий и сооружений… а сколько надо материализовывать по суффозии грунтов буквально через два года! Ведь у нас повсюду будут зиять провалы, как перед Концом Света. А еще я ведь куда лучше Латыниной могу материализоваться в качестве обозревателя очередных непоняток на Северном Кавказе…
Куда ни ткнись – возможностей материализации непочатый край. Если будет все, как обычно, то там и без моих наводящих речей поймете, что я – это вообще единственное что у вас есть. Но ведь радоваться надо, что есть хотя бы я. Да и второе такое же вы бы вряд ли выдержали.

Но лучше все же кое-что сделать самим до того как. Ведь и моя материализация пройдет без проблем, когда вы все дематериализуетесь окончательно. Для любого человека после нас, кто не связан сегодняшними отношениями, для кого наши сегодняшние проблемы станут историей – будет все намного проще. Конечно, меня тогда уже не будет как и вас. Но в литературе самый лучший писатель – это мертвый писатель. Для других поколений в литературе останется не то, что порекомендуют какие-то путины-медведевы, а то, что  можно читать.
В принципе, все вокруг направлено на то, чтобы вы молча дематериализовались. Прожили, помалкивая в тряпочку, в качестве жертвенного скота – и сыграли бы в ящик так же с кляпом во рту. Но все же у вас есть выход, а у многих до вас его не было вообще. Это не означает, что он не давался. Я отлично понимаю, что сетовать на вашу беспомощность могу лишь до определенной степени, поскольку первой читателя начала предавать литература, работая не на него, а на революцию.

Надеюсь, теперь более понятна жесткая позиция против всяких революций. Хотя именно на этом пути моя материализация прошла бы как по маслу. Раз уж так и не выдавивший из себя раба (поскольку давил по капле, а не целиком) Чехов полностью материализовался на этот поприще, так что говорить про меня.

Давайте начнем с малого. Как все понимают, раз вспомнили про «убийства» 2006 года, когда нефть стоила под сотню долларов за баррель, а все вокруг упивались «удачливостью» путина-медведева, величая господина Путина «золотой антилопой» -  сейчас остро встанет жилищная тема. В ближайшее время до всех дойдет, что кризис наполовину обязан государственной жилищной политике тех лет.
Это – моя тема. Во-первых, она дорогостоящая. Для того, чтобы ее поддерживать, надо иметь хорошее советское образование и много работать. Любой, кто берется сшибать на ней деньги, - знает, где ему почитать на эту тему. Все шарятся у меня по карманам.
Но сейчас в “эксперты” полезет вновь – кто угодно, не только без знаний, но и без морального права говорить по поводу.

Кто-то может гарантировать, что эти люди не погрели ручонки на жилищных пирамидах, не потребляли кровь обманутых дольщиков в маце? Где они были, когда меня избивали за монолит? И почему на этой теме сейчас должны зарабатывать журналисты, немало приложившие усилий в ее обострении? Они все вычеркивали меня в 2006 году, когда кризиса можно было избежать.
Простите, но можно потребовать, чтобы больше никто рот не раскрывал без моей оценки? Ведь я единственный честный специалист в этой области. Можно не отдавать мой хлеб кому попало? Почему в качестве экспертов в “ток-шоу” по жилищному вопросу приглашают Хазина? Он имеет труды в этой области? Он имеет моральное право что–то говорить по поводу? Он выстрадал это право? Он хоть в чем-то поддержал меня в свое время, чтобы пользоваться моим трудом бесплатно?

Но ведь до тех пор пока сами не положите этому конец – вас всех будут загонят в петлю, а Хазину платить за «экспертную оценку». А я вдобавок могу сделать так, чтобы все, кто смотрит подобные ток-шоу, кто внимал подобным «экспертам» - никогда не имели нормальной крыши над головой, а их дети – отирались на помойке. И на нашей живодерне русскому писателю такое сделать куда проще, чем, нечто прекрасное. Как все, надеюсь, понимают.
Поскольку свой хлеб я более грабить никому не позволю. Ваше жилье – это мой хлеб, то, чем я занималась всю жизнь вместо литературы. Только попробуйте позволить здесь отпихнуть меня местечковой заднице – вы собственной кровью захлебнетесь. И это сделаю вовсе не я! Вы так не поняли, что это вы, а не я – в жертвенном кругу местечкового забоя. Вы этого не поняли даже после монолитных халабуд, когда я все сказала открытым текстом. Вы уже накормили израильских девелоперов, американские местечковые ипотечные агентства, получили кризис, гробите свои жизни возле этого дерьма, лепите пельмени по ночам… но еще не поняли.
Здесь поставим точку. Хотя далее может идти множество пунктов вашей самореализации. И за вас по вотяцким газеткам я реализовываться не собираюсь. И вам не советую не платить ЖКУ, поскольку через 6 месяцев по закону вас выставят из вашей квартиры.
Но этот закон тоже принят, поскольку у вас я – не писатель, а жирный еврей Быков – с лихвою оплачен из вашего кармана в качестве писателя.
Но еще раз настоятельно рекомендую подумать, во что лично вам может обойтись моя самореализация… не в качестве русского писателя. И для начала – разберитесь со своими карманами.

В точности так же, как ДТВ, я не могу  посадить, настоящего убийцу мужа магнитогорской вдовы и подать на него в суд. Я просто могу закрепить уголовный образ визуально. ДТВ не может сказать правду, как и никто из вас. А я могу. Глядя на бездонное небо над Чемошуром.

©2010  Ирина Дедюхова. Все права защищены.

Комментарии (47) на “Под небом Чемошура”