Огурцова на линии

Всю сознательную жизнь я хотела отсюда удрать. В детстве это было не слишком актуально, поскольку большую часть времени проводила в глубинке ростовской области, не имеющей ничего общего с Ижевском. Воспринимала свою малую родину чем-то временным, досадной случайностью. С кем не бывает?..

Хотя каждый раз сталкивалась здесь с приметами закрытой истории. Причем… именно мне иногда эта история приоткрывалась какими-то вырванными страницами. И когда я приставала с расспросами, то ставила в тупик людей, которые, казалось бы, должны были знать историю это места куда лучше меня.

Для меня Ижевск всегда был «закрытым городом». Не только потому, что в советское время он таким и являлся без лишних шуточек по поводу. Он производил именно такое впечатление. Никакого чувства дискомфорта или… может быть… какой-то ущемленности по поводу подобной «закрытости» никогда не испытывала, поскольку видела, что Ижевск является куда более закрытым городом для многих коренных жителей. Им хотелось воспринимать это место обычным, а я острее чувствовала его обособленность. Думаю, им вообще не хотелось «грузиться» настоящей историей этого места.

В детстве я оказалась здесь почему-то во взрослом терапевтическом отделении больницы. В палате на восемь человек взяла под крыло старушку, страдавшую повышенным артериальным давлением. По ночам мы вместе с ней маялись бессонницей. Чтобы не разбудить наших товарок, она тихонько рассказывала мне о городе, где я жила с рождения, такое, что не сразу помещалось в голове. От нее я узнала, что на Сенном рынке до революции продавалось неисчислимое число сортов колбасы, самыми дешевыми из которых были… заячья и рябчиковая. В войну она ходила на застроенную нынче Малиновую гору пешком собирать малину. За корзину малины ей давали буханку хлеба. Но всю войну в сельхозтехникуме в центре города держали перепелов и несколько редких пород птиц, снабжая городские госпитали яйцами, а петухи там были самые прекрасные о всем Предуралье. В войну зарезали ее любимого младшего сына, когда он возвращался после второй смены, прямо в городе возле завода имени Ленина, где располагались лагерные зоны.

Потом я столь же «случайно» оказалась в этом классе с внуком главного НКВДешника и почти всю жизнь знаю человека, начинавшего трудовую деятельность курьером в личной охране этого деда. Так вот и получалось, что с настоящей историей Ижевска я, совершенно не чувствовавшая кровного родства с этим хмурым, будто вымершим изнутри городом, сталкивалась куда чаще, чем те, для кого эта история должна была быть куда более необходимой. Мне было странно, что всех вокруг вполне устраивали ее официальные версии. Никто не желал докапываться до истины. Не исключаю, что как раз потому, что для них эта история была более ранящей и болезненной.

Мой отец лично руководил строительством достаточно значимых объектов в городе. Его управление строило аэропорт, ледовый Дворец «Ижсталь», стадион «Зенит», центральный коллектор… не считая жилья, социальной и инженерной инфраструктуры, множества предприятий города. А поскольку у нас с ним всегда была основная специализация «Основания, фундаменты и подземные сооружения», то мы постоянно натыкались здесь на разные «археологические находки»… первыми.

С тех давних пор повсеместной закладки фундаментов и масштабных планировок местности под индустриальную застройку у отца наладились относительно приятельские отношения не только с нашей местной епархией православной церкви, но и со староверами, мусульманами и синагогой. Он всегда шел навстречу, когда верующие проявляли хотя бы какую-то заинтересованность, поскольку строительство велось прямо по останкам тяжелой истории, о которой старались не говорить вслух.

Последней (и достаточно неожиданной лично для меня) каплей стало переименование Ижевска в Устинов. Молодые люди, включая моего брата, вдруг надели значки со старинным гербом Ижевского поселка.

На нашем строительном факультете до сих пор подвизается геодезист, приехавший с семьей сюда в 1978 году. Вчера видела, как он взахлеб вспоминал здесь свой «трудовой путь». В Ижевске он получил первое жилье, в Ижевске он достиг высоких должностей, за счет Ижевска с женой, без единого научного труда и защиты докторской они выбили себе звания «профессора». И дети их, не блиставшие умом и общим развитием, получили здесь образование и жизненное обустройство.

Я всегда поражалась этому человеку, сравнительно недавно перебравшемуся в Ижевск. Он чувствовал себя весьма органично. Возле него никогда не чувствовалось сгустившейся тайны этого места, недоговоренности. Для него всегда было все ясно, с его лица никогда не сходила глумливая улыбочка.

Стоит, наверно, сделать небольшое уточнение по поводу. И уже нисколько не странно, что с этим уточнением из всех окружающих вновь я была ознакомлена в индивидуальном порядке. В советские годы мне регулярно приходилось сталкиваться с КГБ. Меня туда частенько вызывали, допрашивали и проводили внушения. Признаюсь, это нервировало, конечно. И неизвестно, чем бы все закончилось для меня, если бы все эти структуры в результате сами не подрубили бы сук, на котором сидели.

Наверно, я не производила впечатления закоренелой дессиды, допрашивали меня, в основном, симпатичные молодые люди со всеми вытекающими. Благо, что и я была тогда хоть куда, уж не такой жабой, как борчиха с режимами Лера Новодворская. Поэтому ничего порочащего о «кровавой гэбне» сообщить из личного опыта не могу. В обезьянник меня не запирали, хотя иногда нарочно мариновали в приемной с интересничавшими дежурными в форме, строивших из себя будущих штирлицев. Рассматривавших меня открытым задумчивым взглядом, в котором читалась глубокая забота о безопасности Родины. И все такое.

Тогда я вполне поняла источник той ненависти, с которой этот геодезист, десяти лет не проживший в нашем городе, получивший от него все, что никогда не получил бы за такой короткий срок в другом месте, – с ненавистью срывал со студентов значки «Ижевск». Отдав должное оперативности, с которой  он оформлял на них дела в органы, выгонял с факультета и отправлял в армию в разгар афганской войны.

За все годы «безупречной службы» ему ни разу никто не припомнил этих сломанных судеб. Ничего не создав, не построив даже собственного гаража, который вынудил строить себе в качестве взятки за поступление каких-то оболтусов на наш факультет, он, тем не менее, получил звание «Заслуженный строитель Удмуртии».

Ижевску вернули исконное наименование, а геодезист нисколько не изменился. Для него это не стало поводом осмыслить свои публичные выходки, признать не просто «ошибки», а подлость в отношении людей, куда моложе его самого. Его вполне устраивало название Устинов, а после нисколько не тронуло возвращение названия Ижевск. Его личное равнодушие совершилo оборот по часовой стрелке, уничтожив несколько лет чьих-то жизней, создав новый виток «забытой истории». И по его безмятежной физиономии я могу сказать, что меня всегда здесь угнетало замкнутое на себе равнодушие, которым, казалось, до краев наполнен мой родной город.

…Признаюсь, в молодости такая организация досуга по линии КГБ меня немного напрягала, но пережить можно и не такое, конечно. Пережить и забыть к чертовой матери. Правда, с этой пресловутой «линией КГБ» приходилось сталкиваться в мирной жизни у нас в Ижевске постоянно и без всяких допросов. В самой расслабляющей атмосфере. Только расслабишься, бывало, а собеседник со смешком напомнит парочку фраз из тех протоколов, которыми, чувствуется, многие зачитывались от нечего делать.

Именно для протокола КГБ я в сердцах бросила фразу, что не от меня останутся личные дела, которыми они меня пугают, а от них всех останется то, что я о них скажу. И когда я буду о них говорить, то особо задумываться о политической грамотности своих высказываний не собираюсь.

* * *

Потом наступили времена, когда исторические краеведческие находки вдруг стали… востребованными. Не прошло и века. Но ведь даже в этом всеобщем, не исключающем поверхностные и обычные спекулятивные тенденции, движении к истинной истории Ижевска наблюдалась жесткая дозировка «исторической правды». Хотя к чему какая-то «политкорректность» сегодня, когда в непроницаемом молчании и общем равнодушии ушли все, для кого восстановление толики исторической справедливости могло как-то оправдать перенесенные страдания или обозначить что-то позитивное… в смысле общественного прозрения хотя бы.

Сегодня у нас в Ижевске хлебный край для историков, массово пишущих диссертации о выявляющихся исторических подробностях,  имеющих важное звучание в истории России. Хорошо, когда никому из «исследователей» нет нужды переживать аналогичное. Но именно сегодня на горькой ижевской истории мертвых, непонятно для кого вдруг выпущенной наружу, с особой отчетливостью понимаешь, что несделанные своевременно исторические выводы – приводят к аналогичному витку истории в настоящем. И никакой технический прогресс или «отношения производительных сил к орудиям производства» – не спасут от этого исторического дежавю.

Да, нынче многие в Ижевске «ударились в историю» не только потому, что она действительно необыкновенная и уникальная, но и чтобы… не делать выводы о настоящем. Но ко мне все приходит через какие-то личные фрагменты. Поэтому только усмехнулась, когда младшая пришла из школы озлобленной и усталой, заявив, что все учителя ее ненавидят и желают ее унижения и позора. Ее нагрузили «самой противной темой» во всем мире, посвященной Ижевско-Воткинскому восстанию 1918 года. И, если я ей не помогу, она просто устроит мне необыкновенно прекрасную жизнь. Она предприняла все, чтобы не писать этот доклад, но ничего ей не помогло. Она уже подходила к классной, перечисляла все свои поручения и обязанности, умоляла дать ей что-то по Древней Греции… А та цинично ей заявила: «А ты, Полина, попроси мамочку помочь! Она же сама говорила, что ее слова после всех останутся. »

Нет, при всей своей загруженности, я поняла, что пришло время мне разобраться с местом моего ПМЖ. Пришло время осознать этот город собственной и далеко не случайной Родиной. Поскольку не столь уж случайно само это время подошло как раз после моего осознания истории России в целом. И взаимосвязь здесь отслеживается жесткая. Наверно, и мои часы должны были совершить полный оборот, чтобы я, наконец, поняла, что в своих исторических исследованиях подсознательно выставляла аспекты, не в последнюю очередь руководствуясь, услышанными здесь ночными рассказами шепотом и прочими случайно сорвавшимся замечаниями абсолютно случайных людей.

Да и как мне воспринимать историю «лапотной» России, если я родилась в городе, возникшем возле нескольких крупнейших заводов. Если я с детства знала, какие мощные производства здесь находись до революции, после которой около двадцати лет все медленно хирело и уничтожалось.

Интересно, что как раз мой родной город отчетливо демонстрирует тщетность и беспомощность всех местечковых теорий «исторически неизбежной победы пролетарской революции». Ведь именно здесь был не просто наиболее организованный в Российской империи «класс пролетариата», но и про «неграмотность» этого самого «класса» евреям раскатывать губки не следует. Чтобы трудиться на наших производствах, молодым рабочим надо было закончить весьма престижное техническое училище. Лучше надо было знать «класс пролетариата», раз взялись для него теории сочинять. Кстати, за предложение обобществить частную собственность или малость «пограбить экспроприаторов» – здесь можно было без проблем получить финкой в бок.

Помню, как в 2002 году потрясла моих местечковых виртуальных собеседников сообщением, что моя «рабоче-крестьянская» родина никакого отношения не имеет к их клишированному восприятию «рабочей глубинки». Надо сказать, они в то время любили надувать губки, корчить из себя «аристократов», намекая на возвращение исторической справедливости. И чуть что, начинали визжать «Так уже было в 17-м году!» Будто не они, а их истязали в 17-м году, лишали будущего, грабили, убивали…

В то время действовал несколько иной эффект замещения. Местечковое хамье усиленно доказывало повсюду, будто все вокруг них – как раз ррэволюционные матросы, комиссары, большевики. А оне всю дорогу безропотно страдали, но, в первую очередь, конечно, от неимоверной глупости и отсталости коренного населения России. Но сейчас типа не то, чтобы население просветлело разумом, а просто наступила, наконец, историческая справедливость. Всем лишь остается осознать свое счастье, поскольку местечковые на этот раз освободили их от репрессий Сталина. Меня удивляет неутомимость и назойливость местечковых хамов в постоянном выдумывании новых упреков, от скольких бед и несчастий они освободили окружающих. А ведь всем вокруг и нужна от них малость – чтоб они, наконец, всех освободили от своей неприличной склонности к садизму и уголовщине.

Я им не уставала повторять, что это они должны проанализировать происходящее и сделать главный вывод: к государственному управлению местечковые деятели, не проникшиеся задачами нации, не способны по умолчанию. Маленький факт! До революции в паспортах отмечается вероисповедание, после революции - национальность.

Но государства создают нации, а не национальности! И попытка начать делить всех по национальности - сразу уничтожает в людях государственный интерес, желание жить интересами нации. Которая в России необычайно многогранна и разнообразна.

Устроить уголовный беспредел, обмануть, солгать, влезть всем местечком туда, где их не стояло – они научились. Но и на этот раз не будет ничего нового. Как ничего не создали в литературе без любви к России, так и в этот раз ничего не создадут на ворованной государственной собственности, раз позабыли о чести и совести в истерической, жалкой любви к себе самим.

Когда наши меньшие братья по разуму начинают заговариться подобным образом, они повсеместно перегибают палку, впадая в истерики. Меня оскорбила выходка одного моего местечкового "критика", запросто сравнившего меня… с Ларисой Рейснер. Вы можете прочитать в интернете о ней все, что захотите. Вот, к примеру, перед вами – трогательная открытка Гумилева этой местечковой изуверке.

Я помню, как в четвертом классе одна учительница, которую я не любила за постоянные придирки и издевательства, заставила меня  прочесть книжку какого-то местного писателя про «баржи смерти», плавучие тюрьмы, на которых белые изверги пытали и мучили насмерть красных героев. Мне надо было пересказать эту идиотскую книжку о местном мальчике-удмурте, ищущем «свой путь в революции».

За пересказ я получила двойку, но тогда я действительно мямлила свой пересказ, никак не могла изложить пресловутую «главную мысль произведения»,  никак не могла не только ее уловить, но и не чувствовала никакой эмоциональной связи с текстом. У меня возникал внутренний протест, я не могла заставить себя – пересказать как бы вполне понятную и драматическую «страницу истории нашего края». Я злилась на себя, потому что, в отличие от других нормальных книг - впервые с этими «баржами смерти» не могла увидеть, что же  там происходило на самом деле.

Впоследствии убедилась, что отсутствие "картинки" в моем случае означает, что я имею дело с ложью. А в данном случае... речь шла о сатанинской лжи.

А вот в восьмом классе я с обожанием слушала другую, очень мною любимую учительницу литературы, выросшую в Зареке – исконном ижевском рабочем поселке. Тогда быть первой меня заставляла безграничная преданность к приказам моей главнокомандующей. Да я была готова для нее не только учиться, но и пахать на себе. Однажды мы пили чай у нее дома и смотрели телевизор, который родители мне не разрешали смотреть в будние дни. Шла как бы патриотическая и почти литературная передача о постановке пьесы Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». Главная героиня была прототипом Ларисы Рейснер – прекрасной комиссарши в приталенной кожаной курточке и хромовых сапожках. Уж не помню кто из известных артистов проникновенно читал воспоминания об этой «валькирии революции», как типа она была прекрасна, как необыкновенно блистали ее глаза, когда она говорила о революции, как ею восхищались окружающие матросы.

Замечу, что в 15 лет я нисколько бы не возражала, чтобы и обо мне рассказывали с таким же романтическим придыханием. Да и Вячеслав Тихонов в роли революционного матроса заставлял серьезно задуматься о снискании всеобщего матросского восхищения. Несколько грубоватые шуточки на счет «комиссарского тела» и витавшие возле каждой фразы достаточно скользкие намеки на комиссарскую жизнь на корабле, оставляли много вопросов. Я обернулась к Маргарите Викторовне, и осеклась.

Моя любимая Маргоша сидела с потемневшим лицом и сжатыми огромными кулаками с побелевшими от напряжения костяшками. Похоже, она шептала какие-то ругательства. Не знаю, как в ваших школах, но я хорошо помню, что все учителя, которых я любила, никогда здесь не заставляли детей читать про «баржи смерти» и ни разу не упоминали о таком выдающемся драматурге, как Всеволод Вишневский.

Успокоившись, Марго устало сказала, что эта Рейснер плавала не на корабле, а на барже, превращенной в тюрьму и пыточную. И здесь ее многие очень хорошо помнят. А глаза у нее действительно всегда блестели весьма необычно, она была упертой наркоманкой. И что она творила с людьми под кокаиновым кайфом, об этом ни в одной оптимистической трагедии не расскажешь.

Это было мое первое знакомство с перевертышами в истории. Нет, я могу себе представить, что и белые творили аналогичное. Но с какой невиданной жестокостью именно здесь происходило «триумфальное шествие советской власти»… объясняет многое.

Поэтому я пояснила своим местечковым собеседникам, что именно мне не стоит приписывать приверженность к революционной романтике и особую склонность к «пролетарским теориям» революций и прочим беспределам. Поскольку население Ижевских и Вотскинских заводов восстало против большевиков, собрало здесь боеспособную армию, и вместе с семьями ушло к Колчаку.  Здесь хорошо помнят Ларису Рейснер, как фашисткую гадину и кокаинистку. И такое могло народиться лишь в местечковой среде.

Мне долго не могли найтись с ответом. Потом мобилизовали Дана Дорфмана, который стал сочинять, будто Рейснер была… немкой. Типа Рейснер совершенно немецкая фамилия.

Конечно-конечно! А комиссаршами, сношавшимися между допросами непонятно с кем и зачавшими своих ублюдков непонятно от кого, – были ведь русские деревенские бабы, тут же решительно сдернувшие в рэволюцию, типа героини Нонны Мордюковой из поделки про местечковую патриархальность - фильма «Комиссар». Только отчего-то недолго в России продержались после революции однодневные регистрации браков, введенные большевиками.

* * *

Идеологические перевертыши в российской истории, даставали с советского периода. Те, кто их навязывал, не совсем понимали, что даже визуальные образы этих перевертышей на русском – вызывали отторжение, обратный эффект. Чуточку позднее памятного чаепития у Маргоши мы ходили с классом на «советский фильм Никиты Михалкова, в основу которого была положена идея рассказать о тех непростых условиях, в которых приходилось работать кинопроизводителю во времена неспокойного и изменчивого политического климата Гражданской войны…»

Меня смущала какая-то неуместная эклектика этого фильма, неправдоподобность… ну, не знаю, что во мне встало колом, черт возьми. Но я не могла поверить прекрасным актерам, их героям, вновь чувствуя ненавистное замещение, очередной сатанинский перевертыш. Может, резанули последние пафосные крупные планы в трамвае? Или неуместные электронные трели? Да все в этом фильме вопило, что это ложь от начала до конца.

Не знаю... Елену Соловей обожаю, но здесь она казалась... даже не объяснить. Такое ощущение, что решили борщ сварить... из павлина. Даже не ощипав. В результате, то свекла, то перья.

У меня что-то внутри вставало дыбом, хотя историйка-то камерная, плевая, не стоящая выеденного яйца, но с таким правильным "идейным подтекстом", с которым совершенно не вязались наспех сляпанные сюжетные сценки, Нахапетов совершенно из другой оперы... и  явно чужая потрясающая эстетика образного решения Соловей, полностью выбивавшаяся из этого "пути актрисы в революцию". Ложь-ложь-ложь!

 О чем должен был сказать Михалков? О неприличной болезни героини?.. Ни одного раза не смогла смотреть этот фильм целиком. Каждый раз не могла наблюдать, как в Елене Соловей на экране постепенно умирала какая-то другая женщина, чуждая всем этим революционным детективам.

Фильм можно смотреть лишь до тех пор, пока непонятно, чем же на самом деле занимается герой Нахапетова по ночам. Как только он начинает искренне негодовать против зверств, творимых по ночам совсем другими… в фильме начинается полнейший бардак. Сценарий ползет, прихваченный на скорую руку грубыми нитками, диалоги катятся сами по себе, действие расплывается рвущимся на грязной сковороде блинным комом. Неизвестно откуда берется советский трамвай, увозящий изолгавшуюся, предавшую саму себя героиню «в вечность» уж совершенно из другой оперы. Ну, не чувствует Михалков кадр! Нет, у него вкуса к кинематографу, не по Сеньке шапка.

Палач — Н.М. Демышев. Председатель исполкома Евпатории, один из организаторов красной «Варфоломеевской ночи». Казнен белыми после освобождения Евпатории

Вот с этого "героя Гражданской войны" был взят визуальный образ, который отыграл в фильме Нахапетов. Вы уж сами в этой ссылке почитайте о том, чем он на самом деле занимался ночами.

Наверно, художественное решение образа героини Елены Соловей - с каких-то немых фильмов, в которых  снималась Вера Холодная, ее старых фотографий. Но втаптывать эту непередаваемую женственность - в кампанию с таким палачом... Надо быть абсолютно аморальным типом, полностью лишенным художественного вкуса. Ложь - от начала и до конца.

* * *

Поверх настоящей истории в моем городе - тоже идет какая-то надуманная, не имеющая корней. Очень похоже на то, когда на полотне старого мастера кто-то малюет сверху что-то свое, аляповатое, безвкусное. А уж ежели наших провинциалов пригласят на Радио Свобода, то из них такое полезет, что остается лишь пожать плечами.

Алексей Шкляев: Нет каких-то характерных признаков города с точки зрения общественной жизни. Нет развитых публичных пространств. Исследования социологов показывают, что Ижевск является просто конгломератом деревень. По образу жизни он остается тем же рабочим поселком, что и 100-200 лет назад.

Елена Фанайлова: Маленькие города (а, в сущности, рабочие поселки) появлялись вокруг Ижевска с конца XVIII века, когда Ижевск возник как поселок оружейников.

Максим Веревкин: Ижевск стоит на реке Иж. Иж, по языческим представлениям – это что-то типа змеи, которая охраняет подземное царство. В общем, со смертью связано.

Сарапул стоит на Каме. Кама-сутра – это как-то с любовью перекликается, да и вообще благозвучное слово. И как во всех камских, волжских городах, там красивые девчонки и как-то дышится легче. Но гопники там все равно есть. И уровень культуры, конечно же, намного ниже, чем в Ижевске.

Когда-то давно – в XVIII веке – была такая песенка:

«По улице ходила большая крокодила,
Она, она зеленая была…»Это сарапульские рабочие пели про ижевских рабочих, потому что ижевские рабочие ходили в зеленой форменной одежде. И их называли «крокодилами» и завидовали, потому что у них зарплата была значительно выше, чем у сарапульских рабочих. Вот такая история.

Настоящая история в том, что в рабочим Ижевском поселке, где, тем не менее было 11 кафедральных соборов, не считая староверческих храмов, церквей, нескольких часовен и непременных мечетей, – никаких «языческих  корней»  находиться не могло. По установленному здесь распорядку все язычники из ближавйших деревень должны были до темноты покинуть поселок. Здесь было много рабочих клубов, школ, больниц, публичных библиотек. Именно здесь находились основные заводы Нобеля, здесь закладывалась основа состояния, ставшего впоследствии знаменитой Нобелевской премией.

Жалованный за выдающиеся заслуги зеленый крокодилий кафтан никогда не был спецовкой. Он был здесь… чем-то вроде нобелевской премии. В нем можно было пройтись по двум главным улицам, принять участие в каком-то торжественном шествии. Но ни разу не слышала, чтобы кто-то надевал его в церковь или на базар. Большинство обладателей этого страхолюдного сокровища надевало его раз в жизни, чтобы сфотографироваться. Но некоторые, конечно, иногда надевали кафтан в гости. И это было что-то.

А рядом с Ижевском располагался красивейший губернский город Сарапул. Настолько красивый и богатый, что купцы женились на итальянских аристократках. И итальянских невест не стыдно было привезти в эту дореволюционную жемчужину на Каме. Никаких «бедных рабочих», якобы «завидовавших ижевцам», в этом старинном купеческом городе никогда не было. Каждый приказчик знал, что, как только получит вторую гильдию, сразу же отправится в Италию и женится на аристократке. Из Сарапула до сих пор к нам в Ижевск приезжают на учебу высокие изящные брюнетки, самые красивые девушки Предуралья.

При мне этот город долго и намеренно убивали, старательно уничтожая в нем горькую память. Город был отдан бе-бе-бе-бедным латышским стрелкам на разграбление. Снег в ту зиму был красный, а три дня текли алые ручьи. От них шел пар и возникали проталины. Отсюда и пошло это ужасное выражение «кровая баня».

Прекрасные купеческие камоды, трюмо и горки растаскивались на подводах по всему Уралу. А роскошные серебряные и золотые сервизы, собольи и норковые шубы, драгоценности, картины русских художников – до сих пор всплывают на аукционах.

Но до революции не только в Сарапуле, но и повсюду пели песенку про ижевских крокодилов. Вовсе не из зависти, а потому что. Да сами посмотрите, как это выглядело. Зеленый кафтан с золотыми обшлагами и хвостом с хлястиком сзади. Непременная кучерская шляпа, куча детей и жена в плюшевой жакетке. На улице жара, а они тащатся по улице важно, парясь, утирая пот – позировать в ближайшую светомастерскую.

Я не знаю, почему некоторые вещи в Ижевске не воспринимаются вообще, а некоторые понимаются слишком буквально. Вот и к кафтанам, которыми стали одаривать выдающихся мастеров-оружейников, отношение было… слишком серьезное. Разные драмы житейские разыгрывались из-за этих кафтанов. Зеленый крокодилий кафтан был настолько вожделенным атрибутом здешних представлений «жизнь удалась», что кто-то из неудачников и сложил эту смешную песенку. Конченый человек. Без перспектив развития.

Она во рту держала

Кусочек одеяла.

Она, она зеленая была.

* * *

Ижевские заводы, оружейный и сталелитейный, находились в Сарапульском уезде Вятской губернии. Они были построены в 1760 году, в 45 верстах от Камы, среди обширнейших государственных лесов, на большом, 12 верст длиною, пруду, сделанном запрудою на р. Иже.

Деятельности ижевских заводов российская армия обязана своим перевооружением  трехлинейной винтовкой образца 1891 года. В период Первой Мировой войны ижевские заводы выделывали ежедневно для вооружения действующей армии по 2000 винтовок. После революции частные оружейные фабрики были национализированы, что вылилось в издевательства над владельцами и специалистами. Производство на этих предприятиях остановилось, из 70 тысяч населения поселков к маю 1918 года 7 тысяч человек стояли на бирже, в июне биржа прекратила регистрацию безработных. Из-за бесчинств продотрядов нарушились рыночные связи с удмуртской деревней, снабжавшей Ижевск продовольствием. Накануне восстания городу грозил реальный голод.

Центрами восстания против большевиков и эсеров-максималистов стали Ижевск и Воткинск, где восстали рабочие оборонных заводов. К ним присоединились фронтовики, офицеры, гимназисты, учащиеся училища оружейных техников. Восстание проходило под руководством местной организации «Союз фронтовиков». На пике восстание охватывало территорию с населением более 1 миллиона человек, а численность повстанческой армии достигала 25 000 штыков.

Ижевско-Воткинский феномен 1918 г. решительно противоречил официально принятой схеме однозначных определений как Гражданской войны в целом, так и контрреволюции в частности. Уникальность событий заключается в том, что против Советской власти выступили не крестьяне, как это было повсеместно, а рабочие, захватившие власть в своих поселках. Восстание началось под лозунгом «За Советы без большевиков!»

В ночь с 7 на 8 августа при свете факелов на площади перед Михайловским собором представителями советской власти был собран общегородской митинг, где большевиками, любившими устраивать разные театрализованные мероприятия именно ночью, была объявлена мобилизация двадцати призывных возрастов.

Члены Союза фронтовиков не без основания полагали, что эта мобилизация обернется для них массовой казнью, поскольку ночью большевики объявили, что мобилизованных повезут под Казань без оружия. Поэтому наутро вместо явки на мобилизационный пункт они провели митинги в мастерских, захватили поверочную мастерскую, где в тот момент находилось 7 тысяч готовых винтовок и разогнали большевистский исполком. В окне западного фасада здания выставили пулемет, державший на мушке заводскую территорию и набережную.

Рассеявшиеся большевики отходили частью к Арсеналу, другая часть ушла в сторону поселка Бодьи. В этот же день по распоряжению большевика Ивана Пастухова, председателя Ижевского Совета, его брат вывез на двух подводах из города всю заводскую казну – 13 млн рублей золотом. Этот приказ стоил самому Пастухову жизни, его закопали живьем. И землю сверху заровняли.

До революции у рабочих Ижевского и Воткинского оружейных заводов была достойная заработная плата (пять рублей золотом), частные дома, школы и садики для детей рабочих, организованный отдых на заводских дачах, пенсии. Не считая заводских клубов и оркестров. И тут приходят «освободители», решившие не работать за зеленый кафтан, а жить «в интересах класса пролетариата». Да в виде таких горячих приверженцев, как братаны Пастуховы.

Программа Ижевско-Воткинского восстания против большевиков была достаточно широкой и демократичной. Но внешне рабочими были восприняты те «широкие призывы к массам», которыми «пробуждали народ» большевики. Они вообще организовали… Красную коммуну, а себя объявили «красными коммунарами». Только без большевиков. А чо, нельзя, что ли? А на кой тогда «пробуждали»?

Это вообще в стиле природных ижевских крокодилов – взять и сделать все с точностью до наоборот. Главное, чтоб стреляло. Это у нас здесь после приказания и начальственного внушения могут с уральской растяжечкой пробубнить: «Были б коровенки, а пастухи найдутся!» Ну, а Воткинск у нас в часе неспешной езды. Куда Ижевск, туда и Воткинск с часовой разницей. Это такой Ижевск в миниатюре, там Чайковский родился.

Когда в январе я возвращалась с Пермского уикенда, моими соседями по автобусу были молоденькие и отвязные пермские диджеи. Очень пьяненькие, но пытавшиеся показать, что типа в сравнении с нашей сельской местностью они необычайно продвинуты и ультрасовременны. Один, тыча на старинную набережную Воткинского пруда, покрытого ослепительно белым снегом, высокомерно спросил: «А чо это такое?». Ну, я и ответила, что это – то самое Лебединое озеро, поскольку здесь Петр Ильич родился и первое, что увидел, как грится. Тоже, небось, спрашивал «чо такое?»

…Рабочие выступили против широкой распродажи спиртных напитков, включая ночное время, против расстрелов и «экспроприаций», чинимых повсюду большевиками. Ижевские передали воткинским 50 тысяч винтовок из Арсенала, а 60 тысяч – тут же прибывшим крестьянским депутатам со всего Урала. Патронов ни у кого в Ижевске не было, они сами рассчитывали их добыть в боях у красных. Пардон, у «неправильных красных». Недопробуженных.

История Ижевской коммуны – это ежедневная трагическое противостояние. Попытки красных вернуть Ижевск начались уже на третьи сутки после изгнания большевиков. И затем не прекращались на протяжении всех трех месяцев свободы.

Когда началось восстание в Ижевске и Воткинске, красноармейцам повсюду зачитывался приказ Троцкого, лгавшего, что в Ижевске «восстали буржуи и дворяне». Когда красные части приблизились к городу, там взревели заводские гудки. Навстречу красным из города шли цепи людей в рабочих спецовках с винтовками наперевес.

Помните, знаменитые «психические атаки» белых в кинофильме «Чапаев»? Сейчас будет сюрприз. Аналогичный сюрпризу с песенкой про зеленую кродилу из кинофильма «Антон Иванович сердится». Психическую атаку придумали в Ижевске и вовсе не какие-то аристократические офицеры с тросточками, в дупель пьяные. В первую цепь от «Союза фронтовиков» выстроились георгиевские кавалеры, надев на свои спецовки все свои боевые награды, подпоясавшись… красными кушаками. Патронов не было! Вообще не было патронов!

Надо было добраться до чужого горла и вырвать патроны. Прямо от станков, плечом к плечу шли в свою психическую атаку не «аристократы», а те самые «пролетарии всех стран», ради счастья которых и светлого будущего – типа затевалась вся эта кровавая заварушка. Позади передовых цепей обреченных шло несколько десятков заводских гармонистов, которые играли тамбовский марш «Прощание славянки». Расчет психической атаки был самый житейский: первые цепи  выступают «живым щитом», стараясь продержаться вражеских до окопов. Следующие шеренги могли единым броском достичь окопов и решить исход боя в рукопашной, где всегда был весьма кстати знаменитый ижевский трехгранный штык.

Интересно, что эти атаки не сразу получили названия «психическая». Ну, атака, как атака. Только патронов нет. Но феномен гражданской войны заключался в том, что ни одна сторона не могла чувствовать «вековую ненависть», про которую любят рассказывать еврейские комиссары. А главное, никто не чувствовал полной правоты, сражаясь на мирных ижевских покосах.

Первые подобные атаки прошли вообще почти бескровно. Потому что подошедшие к поселку люди были не готовы увидеть такое отчаяние и не сталкивались с такой решимостью и готовностью к смерти. Первые соединения вообще сбежали. Потом подошли матросики с петроградскими рабочими. Эти вообще отмочили. Расстреляли своих комиссаров. Угу, гордость большевиков, Петроградский рабочий полк в полном  составе перешёл на сторону ижевских крокодайлов.

В летних боях рабочие разбили две армии красных, отбив у них много боеприпасов и патронов. Палач Тамбовщины Антонов-Овсеенко еле унёс ноги, а будущий красный маршал Блюхер два дня прятался в лесу. События принимали очень серьёзный оборот. Троцкий был вынужден бросить против рабочих отборные части латышских и китайских стрелков, части наёмников из бывших военнопленных мадьяр, австрийцев, немцев и турок, а также чекистские соединения из Москвы, Рязани, Смоленска, Тамбова, Саратова и Нижнего Новгорода, несколько бронепоездов и матросов Раскольникова с Волжской военной флотилии, организовавшей впоследствии плавучие тюрьмы на Каме.

Впоследствии участник этих событий писал в одной из харбинских газет: «Большевистские латыши и китайцы приближались к городу. Тогда там рабочие останавливали свои станки, брали тут же рядом стоящие винтовки и шли в бой. Разбив латышей и китайцев, они опять становились к станкам и продолжали работать«.

По улицам ходила

Большая крокодила.

Она, она голодная была. 

Увидела китайца

И хвать его за…

Она, она зеленая была.

Красные бросили против ижевских ещё три армии. С каждым днём блокада Ижевска сужалась. В конце октября ижевцы, чтобы придать себе решимости и воли к победе, пошли в психическую атаку, взяв своих детей, жён, домочадцев, окружив их плотным кольцом. В этой отчаянной атаке они прорвали кольцо красных, навеки уложив в русскую землю тысячи «военных специалистов» из бывших военнопленных, которые так и не вернулись из русского плена. Однако 7 ноября 1918 года военная удача изменила ижевцам, хотя бой длился весь день и успех был переменным. В город ворвался молодой комдив Владимир Азин с развевающимся красным шарфом на шее. Редкая гадина, вор и палач.

35-40 тысяч ижевцев (из 70 тыс. тогдашнего населения) ушли от красных с Колчаком на Восток. Оставшихся в Ижевске ожидала страшная участь. Сразу же было расстреляно 7000 человек: рабочие,  участники сопротивления и их семьи. Все расстрелянные известны поимённо, поскольку после каждого расстрела большевиками в газетах публиковались списки… В Ижевске возле речки Подборенки в районе улицы Родниковая, недалеко от моего дома – до сих пор находят кости расстрелянных.

Белые отнеслись к рабочим подозрительно. Однако ижевцы и воткинцы зарекомендовали себя как отличные боевые соединения. Колчаку приходилось на многое закрывать глаза, в том числе, и на существование Совета рабочих и солдатских депутатов, красного флага в ижевской дивизии. Как вы уже поняли, к воспринятой внешней атрибутике ижевские относятся весьма сурьезно.

В рядах же самих рабочих нарастало недовольство. В гражданской войне героев не бывает. Они оказались в положении «от ворон отстала, к павам не пристала». Пытались противодействовать грабежам колчаковцев местного населения, выступали против расстрелов пленных. А со стороны местных пролетариев отношение к ним было как к предателям “дела рабочего класса”. Очень много ижевцев уходили к партизанам, в Красную армию, бежали домой. Таким образом, число ижевских мятежников в рядах белых сократилось до нескольких тысяч. После взятия Владивостока остатки ижевцев эмигрировали в Маньчжурию.

Это вкратце о вкладе местного населения в дело борьбы пролетариата. А так выглядит Ижевский пруд с набережной. На той стороне мой дом. При определенной доле фантазии можно даже угадать окошко на восьмом этаже. Заходите, я живу в Ижевске!

©2010 Ирина Дедюхова. Все права защищены.

• Ижевско-Воткинское восстание (1918)
• Ижевско-Воткинское восстание (08.08. по 14.11.1918)
• МАССОВЫЙ ТЕРРОР БОЛЬШЕВИКОВ ПРОТИВ РАБОЧИХ И КРЕСТЬЯН

Комментарии (83) на “Я — из Ижевска!”