Огурцова на линии

Дело Бейлиса с точки зрения русской литературы

Здраствуйте, Ирина Анатольевна! Читая Ваши последние статьи и комментарии к ним (говорите о "локальных самосудах", об аналогии с 1905-..., про погромы, про то, что " надо очистить рабочее место от местечкового мусора: политологов, юристов-экономистов и прочих философов ", о КС "...согласилась с первым оратором, что этот способ был максимально усложнен.."), у меня складывается ощущение, что ближайшие два года нас всё же ожидают кровавые события, что в рамках закона нам не уничтожить эту мерзость... Так-ли это? Спрашиваю по мэйлу, чтоб потом Вас не обвиняли в экстремизме.

Как интересно. Человек испытывает сложившиеся ощущения предстоящих "кровавых событий". И почему-то в качестве подтверждения возникающим предчувствиям рассматривает не глобальный экономический кризис вокруг, не массированый вывоз капиталов и ресурсов из страны, не разрушение государственного сектора экономики, а... разбор дела столетней давности.

И при этом он нисколько не сомневается, что обвинить "в экстремизме" меня - куда проще, чем людей, разворовывающих государственную инфраструктуру и стратегические предприятия, создающих систему государственной коррупции, зашкаливающей все разумные рамки.

Вот не ответит ли мне кто-нибудь на простой вопрос: почему при юристах в государственном управлении у нас неизменно возникает уголовный беспредел? И почему при таком количестве сановных докторов экономических наук у нас тарифы на электроэнергию, находящиеся у яремной вены любой ресурсной сметы - подскочили сразу в 140 раз, а сейчас ползут к 200. Это какая экономика выдержит? Это - не кровопускание?..

Извините, не привыкла облегчать задачи тем, кто мается подобными "ощущеньями". Никогда не потакала и прочим любителям развешивать ярлыки и все вокруг подводить под определение очередного "изьма". Поэтому разбор дела Бейлиса с точки зрения русской литературы продолжим именно на этом ощущении... "светлого будущего всего человечества".

* * *

Но вначале хочу сделать одно замечание по поводу выдернутой из контекста фразе «надо очистить рабочее место от местечкового мусора: политологов, юристов-экономистов и прочих философов». Легко убедиться, что сказана она о том, что вообще-то в ХХI веке надо соображать, насколько важны министерства, а не какие-то летучие конторы, которые у нас создаются по любому поводу. И работать в министерствах должны профессионалы, поднявшиеся по карьерной лестнице работы в государственном секторе экономики.

Все, кто считает государственную экономику и инфраструктуру "неэффективной собственностью", которую надо высосать, - не должны допускаться к государственной деятельности по умолчанию. С этим кто-то не согласен? Думаю, многие отсасывающие не согласятся, но и они понимают, что даже при ежедневном переписывании законодательства обратного они в закон прямым текстом не внесут.

Перед тем как что-то делать на государственном поприще, необходимо не только хорошо представлять, что именно собираемся сделать, но и иметь полностью разработанный проект.

И его разработку вести не в «тяжких предчувствиях», а на основании нормальных проработок государственного управления на базе системного анализа, в органичном взаимодействии четырех макроэкономических секторов: сектора государства, сектора предпринимательства, сектора домохозяйств и, в последнюю очередь, сектора заграницы.

Как видим, никаких партий, «общественных палат», этнических землячеств, религиозных конфессий и прочей местечковой уголовной самодеятельности здесь не предусматривается. Этим все занимаются в свободное время, если очень захочется. Но ведь этот демагогический подход намеренно навязывается в качестве основного признака демократии. Как только речь заходит о серьезных государственных делах или проектах, так идут «общим партийным списком» все, кого бы никто персонально не выбрал.

Абсолютно очевидно, что все эти социально защищенные категории граждан, как инвалиды детства, должны, наконец, успокоиться. Неужели кому-то незаметно, что мы живем так, поскольку на государственный уровень лезет то, чему место совершенно в других областях общественного механизма. Кто-то должен отсидеть свой срок по уголовке, кто-то должен закончить курс лечения в психушке, а кто-то должен начать честно работать хотя бы на уборке наворочанного мусора. Но в государственном управлении всем этим людям делать нечего.

С этой целью прорабатываю историю и современность государственного управления в России. Занимаясь отнюдь не «экстремизмом», а серьезной научно-практической деятельностью. Добавим сюда, что на таком уровне никто из ныне живущих рассмотреть все эти вопросы неспособен. Так, может быть, сесть и попытаться изучить сказанное, а не маяться «предчувствиями»?

Но говорю я это отнюдь не только в прямой связи с полученным письмецом. На днях со мной провели беседу мои коллеги. Они молчали в тряпочку на «Трансваале», они ни слова не вставили, когда меня избивали за монолитные халабудины. И вдруг… произошел у нас на днях интереснейший разговор по поводу системного анализа и нормативного пространства.

Как все помнят, я ответила на заявление господина Путина о его намерении уничтожить нормативное пространство в строительстве к ноябрю 2008 года. Хотя со мной тогда тоже разговаривали по душам, если честно. Мне тогда сказали, что из бюджета выделят огромные суммы на переписывание технических нормативов. И, если я не совсем экстремистка, то должна понять, сколько бабла могу загрести на разработке «региональных нормативов». Я ответила весьма резко, хотя и в нормативной лексике.

Но сейчас… у меня уже поистине не хватает цензурных выражений по поводу «податливости связей» всех моих уродских коллег, зашедших с этими сусаниными в местечковое болото.

Оказывается, недавно они явились к господину Лужкову (а кто бы сомневался, что все монолитные "нолвые технологии" навязывались не им с Ресиным) и попросили его начать тихонько переползать вместе с ними назад, к советским нормативам. А почему? А потому, что монолит уже простоял 10 лет, и мониторинг этих зданий показывает весьма настораживающую динамику.

Но я давно писала, что рынку предложена система с нормативным сроком эксплуатации не более 30 лет. Вся проблема в том, что по теории надежности здание, независимо от группы капитальности, последние 20 лет готовится к сносу и утилизации. С учетом 2-х лет на период приработки, у жильцов остается только 8 лет на нормальную эксплуатацию сооружения. Вот и прикиньте, за что люди должны платить огромные деньги всю жизнь.

Лужков заявил, что отлично знал изначально, что система, ради которой была разрушенная индустриальная база собственного жилищного строительства, по вине которой вся страна сейчас переживает тяжелейший кризис, не считая «точечного беспредела», автомобильных пробок, проблем с гастербайтерами и тому подобного… рассчитана на 25 лет.

Он объяснил, что потом намерен все это сносить – типа «деньги должны работать». Созданных таким образом объемов должно хватить еще на 30-40 лет. И вообще он намерен жить вечно – строить и перестраивать на деньги потребителей. Кровопускание продолжается!

Но никто его не заставит открыто признать свое государственное преступление, измену Родине - отлично доказываемые отходом от проверенных веками нормативных принципов проектирования.

…Разговор со мной велся как бы полными моими единомышленниками. Я им честно сказала, что все их публикации про «новые современные технологии» у меня скопированы. И ни одному, независимо от этнической принадлежности, не позволю запросто вернуться к нормативному пространству. Им совершенно бессмысленно было ходить к Лужкову. Их возврат к нормальной человеческой жизни, - от осознанного существования уголовных шестерок, отступников, дрожащих от страха за свои заявления в духе «чем монолитнее, тем быстрее»,  «монолит - достаточно новая технология в России» - зависит вовсе не от Лужкова, сделанного не воротишь, слишком много времени, сил и жизней поглотила их ложь. Лужков это понимает куда лучше их.

Ни они, ни Лужок никогда не войдет в прежнюю воду. А то взяли моду: выйдут из нормативного пространства, насшибают бабла – и айда назад! Как ни в чем ни бывало! Но выйти можно всем, а находиться в нормативном пространстве можно лишь тем, кто никогда не отступал от его основ.

И, «закручивая механизм с монолитом» (по выражению Лужкова «механизм с монолитом уже закручен»), им не следовало становиться винтиками этого механизма. Им следовало оставаться людьми и помнить свой профессиональный долг, не отдавая потребителей отрасли, тех, для кого мы все работаем - на жертвенный убой.

Как им теперь «возвращаться в нормативное пространство», если у нас многие нормативы имеют четкие правовые определения? Если я объясняю какой-нибудь расчет будущим инженерам, заранее отмечая, что нарушение его принципов вообще влечет не «уплату страховых взносов в СРО», а уголовное наказание от 3 до 7 лет.

* * *

Сегодня уже могу написать о деле Бейлиса… совершенно спокойно, без всякого «экстремизма»,  поскольку уже пережила, а вернее выжила после того, так как не просто вошла в суть полутора вековой лжи, а адсорбировала ее собственной кровью.

Кровь – особая субстанция, уникальная. Она несет в себе полную информацию не только обо всех прошлых поколениях, но и о будущем. Поэтому физические мучения моего тяжкого пути познания представлялись мне «до ужаса реальными» - растворением слежавшихся залежей гнусной лжи и выведением их из общественного организма.

Испытываемые при этом муки вызваны тем, что каждая крупинка лжи – это реки чужой крови. Невыносимо тяжело, поскольку на контакте с простой житейской истиной понимаешь, насколько бесчеловечно истязались те, чьей кровью спаяны абсолютно бессмысленные, жестокие до сатанизма  «сокровища политической мысли».

Без чужой крови, сами по себе эти «идеи» – ничто, плюнуть и забыть. Но как только возле них начинает подсыхать и сворачиваться «чужая кровь», как только в ней замолкают ставшие «незначимыми факторами» мечты, мысли и чувства множества прошедших поколений, как только этому ручейку отрезается дорога в будущее… так аморфное тело лжи обретает непробиваемый панцирь.

И когда я, ощущая болью каждый собственный капилляр, уже начинала сожалеть, что сунулась сюда одна.., - вдруг встретила не обычное местечковое шипение о моем «сдвиге по фазе», а обстоятельное рассуждение в духе древних культов и кровавых человеческих жертвоприношений. Мол, надо бы со мной сделать то-то, а в конце еще вот то-то. Уверена, сделали бы, только ручонки коротки.

А у лилипутика - ручко тоньше лютика.

В который раз поражаюсь, с каким тщанием веками по капле подбирался мой состав этой «информационной субстанции», поскольку на каждую грань лжи прямо во мне есть правильный ответ, отрицать который невозможно. Но и вся моя жизнь  изламывалась необъяснимым образом, если исключить высшую, вовсе не мою личную цель.

Жизнь давно превратилась для меня… в сбор информации, абсолютно ненужной для жизни никому, особенно женщине, но остро необходимой именно для этой алой субстанции, необычайно красивого цвета в живом виде, немедленно превращающуюся в страшную черную корку с отвратительным запахом - на контакте с мертвенной ложью.

Добравшись до вершин, о которых многим не приведется и мечтать, я с тоской понимала, что сейчас мои невидимые стражи проснутся и сделают все, чтобы я не приросла здесь, не пустила корни, осталась… сторонним наблюдателем с острым, «незамыленным» привычкой взглядом.

И когда я уже имела широкую писательскую известность, один мужчина, вывозя меня с вещами из очередного места временной дислокации, сквозь зубы удивлялся, как это я, в целом неглупая и достаточно проницательная, могла оказаться в таком месте и в столь незавидном положении.

Не подумайте чего лишнего, в отношении кого угодно это место было бы вершиной всех мечт и исполнением самых заветных желаний. Но мой возница понимал, что спасает меня от гибели. В ответ я молчала, но вдруг до него дошла мысль, что он даже резко тормознул и обернулся ко мне, обнимавшей на заднем сидении свой потрепаный баул.

- Ира, я понял, ты делаешь это нарочно, потому что писатель! Это ты так материал собираешь… обо всех нас.

Собирать материал я бы предпочла иным образом, конечно. К тому же в большой русской прозе «эффекта Моцарта» не бывает. Это такая мясорубка, что инициируются лишь зрелые индивиды, прошедшие свою войну, вполне сознательно выбравшие сторону. Кто бы что не стонал про «молодых писателей». Я писала всю жизнь, но у меня всегда было достаточно литературного вкуса, чтобы различить настоящую русскую прозу от того, что писала до инициации.

Но так же твердо я знаю, что никто бы из нынешних, с жиденькой кровью и нестойкими нравственными критериями анализа, – не выстоял бы в том, что следует сразу инициацией, когда демоническая сторона, без которой бессмысленно любое творчество, - пытается взять верх.

И разве мне было недостаточно «материала», если на том, что я уже получила к моменту инициации, сразу же собрала два полноценных русских романа? Ведь подобный «сбор материала» не имеет смысла, если не идешь на него с открытым сердцем и душой, вовсе не предполагая, что это… всего лишь «сбор материала».

И разве я мало знаю людей, чтобы с отвращением относиться этому самому «сбору»? Моя проблема в преодолении этого отвращения, в попытке вернуть себе самой веру в людей – после очередного «сбора материала». Писать на русском можно лишь из любви к Родине и с неколебимой верой в русского человека. С верой, что каждый способен внутри отсортировать то, что возьмет с собою отсюда, и то, что может обогатить его лишь в качестве «сбора материала».

Не надо жалеть свою стонущую в тяжком человеческом подвиге душу. Душа обязана трудиться! Только в этом ежедневном ярме «сбора материала», исходя собственной кровью за каждую капельку «чужой крови», пролитой ради лживых «идей». Ведь в каждом почерневшем от времени, сморщенном сгустке – сотни так и не осуществленных мыслей и желаний.

Если этого не сделать, то люди так и будут ходить по кругу возле безобразных глыб лжи, окаменевшей на чужой крови, все время возвращаясь в одну и ту же исходную точку. Если, конечно, не найдется сумасшедшего, готового растворить все это… собственной кровью. Ничем другим, к сожалению, «собрать» этот «материал» не удастся.

* * *

…Я оттягиваю этот… всегда неприятный для меня момент. С распространением местечковых «идеологий» многие вещи, являвшиеся неотъемлемым признаком общественной жизни, стали вдруг профессией. У нас есть нынче масса профессиональных политологов и правозащитников, кормящихся в бюджете, хотя такого рода деятельность должна инспирироваться обществом добровольно и абсолютно бескорыстно.

Но и сам отклик общества на написанные вещи – в той же мере монополизирован. В литературной критике не произошло каких-то кардинальных изменений с момента установки жестких рамок «партийности в литературе», просто сами партии чуточку поменяли ориентацию.

Не вдаваясь в подробности этих попыток лишить всех права голоса, путем подмены "отклика снизу" профессиональной озвучкой  "общественного мнения", - скажу, что литературная критика совершенно излишне претендует на неотъемлемые права инициированного.

И каждый раз мне хочется черепашкой втянуть голову в панцирь от такого «права», и сказать всем, что меня нет дома. Ведь, в отличие от всех прочих, я-то солгать не могу.

Если я не скажу правду в очередной раз, люди решат, будто кому-то, разок вышедшему из правового поля, - доведется вернуться обратно. А это - ложь.

* * *

...Хотя это очень странно, согласитесь. Вначале люди выражают недоумение по самому поводу моего физического существования. Мол, так удивительно, что меня до сих пор не убили. Будто убийство женщины, высказывающей свои мысли открыто, причем, не имеющей в виду ничего вроде устройства гуманитарных катастроф или уголовных беспределов с государственной собственностью, - давно уже стало нормой, а не чем-то из ряда вон выходящим в любом обществе.

Затем именно ко мне можно предъявить претензии по поводу «экстремизма», относя к «экстремизму» систему обычных человеческих ценностей, а не публичное выражение приверженности к местечковой уголовщине, которая уже на наших глазах привела к расчленению нашей Родины, нанесению огромного материального ущерба ее экономике, гуманитарной катастрофе во всех областях общественной жизни.

Мир, перевернутый с ног на голову. Нравственные ориентиры не работают вообще никак, вместо системы нравственных ценностей – какая-то «толерантность» к шайке уголовных уродов без прошлого, без языка, без культуры, без приверженности идеям государственности…

А раз вообще отсутствует основа для восприятия глобальных государственных идей, то о каком «экстремизме» можно говорить в отношении меня, простите? Не лучше ли ознакомиться по толковому словарю со значением слова «экстремизм»? Вообще-то взрослым людям более пристало использовать слова не в качестве детских дразнилок и ярлыков, а имея в виду их смысловое значение.

С уровнем ощущений амебы в грязной луже «тепло-холодно», «сытно-голодно» сегодня в литературу лезут «самовыражаться» образом автора, зная, что  «деятели культуры» еще в советский период превратили русскую литературу в богадельню для патологических тунеядцев, давая «возможность самовыражения» беспринципным ничтожествам, готовым сколь угодно приседать с воплем «ку» на желтые партийные штаны.

Но можно лишь ужаснуться тому, во что ее превратили сегодня, когда тщательно и бестрепетно собирается каждая капля «вычиваемой» крови после смешных, почти шуточных выпадов даже не ножиком, а шилом. Хотя не имею понятия, зачем присоскам к природным богатствам, стратегической инфраструктуре, потокам налоговых отчислений с каждой заработанной копейки... литература?

В литературе они все пытаются выглядеть нормальными, даже обычными. Никто не раскроет то, что там заместо души, чтобы поведать, как приятно выжимать из ближнего ручейки крови «оплаты тарифов ЖКХ», «ипотечного кредитования», как все сложнее становится пустить кровь в слабеющем организме. Сколько приходится принимать новых поправок к законодательству, поскольку не так просто безнаказанно, высосав все до капли, - оставить огромное количество людей без крыши над головой именно тогда, когда они уже ничего не сумеют исправить.

Прежде всего бросилось в глаза то, что я вижу не убой скота, а какое-то таинство, священнодействие, какое-то библейское жертвоприношение. Передо мной были не просто мясники, а священнослужители, роли которых были, по-видимому, строго распределены. Главная роль принадлежала резнику, вооруженному колющим орудием; ему при этом помогали целый ряд других прислужников: одни держали убойный скот, поддерживая его в стоячем положении, другие наклоняли голову и зажимали рот жертвенному животному.

Третьи собирали кровь в жертвенные сосуды и выливали ее на пол при чтении установленных молитв; наконец, четвертые держали священные книги, по которым читались молитвы и производилось ритуальное священнодействие. Наконец, были и просто мясники, которым передавался битый скот по окончании ритуала. На обязанности последних лежало сдирание шкур и разделка мяса.

Убой скота поражал чрезвычайной жестокостью и изуверством. Жертвенному животному слегка ослабляли путы, давая возможность стоять на ногах; в этом положении его все время поддерживали трое прислужников, не давая упасть, когда оно ослабевало от потери крови. При этом резник, вооруженный в одной руке длинным — в пол-аршина ножом с узким лезвием, заостренным на конце, и в другой руке длинным, вершков шести, шилом спокойно, медленно, рассчитано наносил животному глубокие колющие раны, действуя попеременно названными орудиями.

При этом каждый удар проверялся по книге, которую мальчик держал раскрытою перед резником; каждый удар сопровождался установленными молитвами, которые произносил резник.

Первые удары производились в голову животному, затем в шею, наконец, подмышки и в бок. Сколько именно наносилось ударов — я не запомнил, но очевидно было, что количество ударов было одно и то же при каждом убое; при этом удары наносились в определенных порядке и местах, и даже форма ран, вероятно, имела какое-нибудь значение символическое, так как одни раны наносились ножом, другие же — шилом; причем все раны были колотые, так как резник, что называется, “шпынял” животное, которое вздрагивало, пробовало вырваться, пыталось мычать, но оно было бессильно: ноги были связаны, кроме того, его плотно держали трое дюжих прислужников, четвертый же зажимал рот, благодаря чему получались лишь глухие, задушенные хрипящие звуки.

Каждый удар резника сопровождался струйкой крови, причем из одних ран она слегка сочилась, тогда как из других она давала целый фонтан алой крови, брызгавшей в лицо, на руки и платье резника и прислужников. Одновременно с ударами ножа один из прислужников подставлял к ранам священный сосуд, куда стекала кровь животного.

При этом прислужники, державшие животное, мяли и растирали бока, по-видимому, с целью усилить потоки крови. После нанесения описанных ран наступала пауза, во время которой кровь собиралась в сосуды и при установленных молитвах выливалась на пол, покрывая его целыми лужами; затем, когда животное с трудом удерживалось на ногах и оказывалось в достаточной мере обескровленным, его быстро приподнимали, клали на спину, вытягивали голову, причем резник наносил последний, заключительный удар, перерезая животному горло.

Разве никто не испытывал в последнее время чего-то весьма близкого к ощущениям, которые может переживать скот, умерщвляемый подобным образом? Разве никому не приходило в голову, что он оплачивает пачку счетов, из которых ни одной копейки не пойдет по прямому назначению, - своей кровью? Неужели никто не задумывался о спекулятивной составляющей в любом ценнике, которая струйкой крови покатится под "массаж" ожесточенным пинком - "заплати и живи спокойно!"?

Ведь в последние годы у нас ни одного ценника, ни одного тарифа нет без истощающего характера ценообразования, как это называется по-научному.

Но чисто практически... вся эта еврейская бойня вокруг является прямым следствием попытки заткнуть рот инициированому на творчество словом. Самим себе надо сказать большое человеческое спасибо, поскольку я-то для правильного выбора окружающих - сделала куда больше любого мужика, бывшего когда-либо на моем месте.

* * *

Несмотря на нечеловеческое давление в качестве аналогичного "массажа" при забивании, -  я единственная выступила в феврале 2004 года по поводу обрушения покрытия в аквапарке "Трансвааль". От внимания неспециалистов отошла главная суть сказанного, а ведь возвращение в правовое поле для отступников лежало вовсе не в признании теракта, здесь они просто навсегда останутся посмешищем, поскольку тогда лишь из-за беспринципности общества не стали официальными преступниками. Но и само общество не смогло проявить себя в этой трагедии из-за полностью сбитых  нравственных ориентиров.

Однако единственным проходом в правовое поле для преступников являлась...  механика грунтов, которой я занималась с 10-ти лет, страдая от превышения родительской власти моим отцом не по назначению. Поскольку более нормальные папы отправляли дочек заниматься балетом и музыкой. А меня родители категорически забрали из музыкальной школы ради физматкласса, решив, что я вполне достаточно "собрала материала" в этой области.

А в феврале 2004 года оказалось некому сказать останевшим лжецам: "Мгновенная прочность грунтов многократно превышает длительную!" И порядком струхнувший Шойгу 15 февраля  тут же лично заявил в эфире, что на фундаментах нет и волосяной трещинки. На последующие доводы "лучшего расчетчика России" оставалось лишь со смешком добавить, что "тектонические разломы" с крыши не начинаются.

Как это связано с делом Бейлиса? Напрямую! Повторю, что жертвоприношение начинается не с процесса по поводу зверского убийства ребенка - оно начинается с того, когда все вокруг вдруг перестают думать о самой жертве, а неприлично грузятся личными проблемами преступника и его "страданьями". В этот момент жертву преступления будто вторично, уже после смерти приносят в жертву - как бы вполне легитимно, всем обществом.

Каждый раз мне приходилось напоминать яростным защитникам Канчели и турецких подрядчиков, что вообще-то мы разбираем случай публичного массового убийства, а вовсе не моего нежелания (по причине умственной отсталости) - признать право Лужкова и Канчели на "эксперименты".

* * *

Как сейчас в деле Ходорковского мало кто задумывается, что же испытывало подавляющее число граждан, когда Ходорковского и ему подобных распирало на чужой крови. Жертвовать "обычными людьми" у нас давно вошло в привычку. Но понятно, что пожертвовать уголовником Ходорковским мы прав не имеем.

Его страдания -  это страдания самого высшего качества, а то, что испытали обворывываемые и умерщвляемые в жертвенном забое... кому это интересно?

Правильно на очередном рассмотрении его дела сказали приглашенные адвокатами Ходорковского Греф, Касьянов  и  Христенко: это все - более не является преступлением в нашем обществе. Кстати, оставаясь повсюду наиболее тяжким преступлением с начала времен, поскольку ставит под сомнение существование самого общества.

Поэтому любое общество должно жестко определять: чьи же страдания для него имеют наибольший приоритет? Страдания ребенка? Его матери и его близких? Или страдания человека, который не видит ничего особенного в том, что испытывают все эти "никому не нужные" люди вокруг него? А все его собственные "страдания" - связаны с откровенным нежеланием честно отвечать за сказанное и сделанное.

Приоритеты общества, базирующиеся на нравственных принципах - полностью определяют его судьбу, настоящее и будущее. Ни для кого не секрет, какое "будущее" ждет нас на стезе горячего сочувствия к страданиям человека по фамилии Ходорковский. Достаточно рассмотреть, чем закончились всеобщие страданья по поводу неудобств, испытываемых господином по фамилии Бейлис.

При этом ко мне, являющейся в настоящий период единственным доказательством того, что  русская нация еще существует,  можно отнестись индифирентно. Где ж мне ощутить такие страданья, которые доступны эмоционально одаренному господину Ходорковскому.

Можно спокойно, не вмешиваясь, созерцать со стороны, как я пытаюсь пробиться. Ведь справедливая оценка моего труда будет для меня лично выгодной, верно? А это означает, что другим надо будет сделать немного больше, чтобы получить хоть что-то после меня.

К тому же планку я непременно подниму на непреодолимую для многих высоту. Хотя в литературе место единицам, а вовсе не многим. Но сегодня литература и журналистика - давно стали прибежищем общественных паразитов, спекулирующих на самом низменном, что присутствует в каждом. И куда им всем после моего очередного набора высоты?..

* * *

...И вот общество, развлекаясь тем, как для его забавы любое сетевое ничтожество может обозвать единственного русского прозаика, женщину - матом... совершенно не замечает  шуточный укол в артерию. В 2005 году в России издается эпохальный труд Бейлиса "История моих страданий", а вместе с тем, начинается новый виток по реабилитации изверга Троцкого.

В начале XX века об этом судьбоносном для евреев России процессе знали почти в каждом еврейском доме. В те годы каждое упоминание в прессе еврейской фамилии воспринималось евреями очень настороженно. Уже прокатилось по всей России множество еврейских погромов, произошёл печально знаменитый Кишинёвский погром, унёсший множество человеческих жизней, уже миллионы евреев покинули Россию и направились кто в Америку, кто в Аргентину, а кто, увлёкшись сионистской идеей, – создавать своё собственное государство в Палестине.

И вот новое горе – Дело Бейлиса. Процесс этот, привлёкший к себе огромное, напряжённое внимание всей России, был организован главарями киевских черносотенцев при содействии высших властей, включая самого министра юстиции И. Г. Щегловитова. Мендель Бейлис – приказчик на кирпичном заводе Зайцева – был обвинён в том, что 20 марта 1911 года убил православного мальчика Андрея Ющинского. Черносотенная пресса заявила, что убийство было совершено с ритуальной целью.

Этой же версии придерживались лидеры правых в 3-й Государственной Думе В.М.Пуришкевич и Н.Е.Марков, которые внесли в Думу запрос, требуя расследования убийства Ющинского. 12 июля 1911 года Бейлис был арестован. При поддержке департамента полиции черносотенцы развернули подстрекательскую антисемитскую кампанию, угрожая погромами.

Творчество - это когда слово живет само себе, даже если с ним никто особо не знаком, оно начинает влиять на образ мыслей... просто потому, что слово уже сказано.

Но шаг с этой живодерни можно совершить только легитимно, перестав расплескивать кровь на услаждение гурманских вкусов вампиров с "историей страданий" и сладострастными описаньями погромов и "холокостов", вызванных слишком сильными ударами шилом.

Без нормальной русской литературы, "сами по себе" - никто от этого бесовского наваждения не избавится. Литература должна расставить нравственные акценты, предложить обществу анализ, помочь сделать верный выбор в сторону спасительной калитки.

Но за труд надо платить. Или кто-то полагает, что такое - труда не стоит? Можно думать что угодно, но каждый труд только в том случае пойдет на благо, если будет оплачен.

Да, платить жалко, всегда хочется бесплатно. А при этом выясняется, что платить все равно придется, но... уже кровью и... непонятно кому. Не по назначению и против воли, вынужденно.

По поводу КС есть такая мысль: 1) не платить за ЖКУ и дождаться, пока заведут дело согласно Жилищного кодекса; 2) направить в КС обращение на рассмотрение конституционности ЖилКодекса с копией постановления о возбуждении. Тогда, формально, условия приема обращений граждан в КС будут соблюдены. И в случае рассмотрения это будет победа, хоть и не такая масштабная, как могла быть по поводу РЖД.

Это судорожно ищет выход с живодерни мой адресат, вполне понимающий, что с него стаканами цедит кровь кто попало, а калитку выхода я небрежно придерживаю ногой. Но я-то писала обо всем тогда, когда можно было со всем разобраться, не теряя столько крови, не получая подобных платежек с ковыряньем в местчковом румпеле - "услуги ЖКХ должны расти не более 15-ти процентов в год".

Оплати он мой труд вовремя, я бы уже давила на кадык местечкову вору. А как теперь он решил "не платить"? Может, уже и ябеду на меня подготовил? Мол, подучила "экстремизьму". Он же всерьез считает, что меня (при нем - живом и здоровом) можно обвинить в экстремизме, а тех, кто стоит возле него с платежками, перемазанными его же кровью - нет.

А все почему? Потому что человек имеет настолько сбитые нравственные ориентиры, что совершенно запамятовал, кто в России может кого-то обвинить в экстремизме - не бюджетный вор, а русский писатель, епсель-мопсель. И не на голословных "разоблаченьях режима", а с полной фактурой, но исключительно литературными методами.

Поскольку... "экстремизм" - это вообще-то не то, чем занимаются граждане у себя на дому с такими же гражданками, а характеристика внешней или внутренней государственной политики.

Он внутри догадывается, что "тарифы ЖКХ" - давно уже даже не "экстремизм", в отношении него самого они уже убийство. Достаточно всего лишь сделать шаг, он просит подать меня голос, объяснить ему все... но разве мало он уже получил объяснений без оплаты?

И разве он способен сделать правильный выбор, если считает, будто русская литература, чтоб ее не объявили "экстремизмом" разжиревшие на крови уголовники - способна лишь на то, чтобы консультировать по мейлу, как же ему теперь не платить ЖКУ?..

* * *

...В этой связи приведу недавний случай, который, наверно, тоже важен для "сбора материала", если бы я добровольно предпочла  собирать такое.

На моей кафедре на днях не прошла по конкурсу одна дама. В сложных условиях университет вынужден избавляться от балласта. Раньше, пользуясь тем, что все проблемы доставались исключительно мне, мои коллеги достаточно беззаботно переползали из одной общественной формации в другую.

Когда я вернулась из докторантуры, эта дама в умилении произнесла фразу, развеселившую всех: "Мы тебя ждали, как пирога из печки! Сейчас все набросятся на тебя, начнуть душить за каждое слово - и нас всех, наконец-то, оставят в покое!"

Это фраза является ключом и к делу Бейлиса, верно? Как и ко многим подобным делам. Раз все занимаются Веркой Чеберячкой - так других-то "оставят в покое". Но надолго ли? И лучше не задумываться, что можно потерять в себе, сдав на расправу одну лишь Верку? Или какую-то Дедюхову. Неважно.

Дама висела у меня на рукаве, ум-моляя заступиться за нее. И я с удивлением пыталась проникнуться гипотетической необходимостью заступиться за человека, предававшего меня более 30-ти лет.

Все эти годы она сама приложила немало усилий, чтобы мое мнение в ее ситуациях и положениях не значило ровным счетом ничего. А тут выясняется, что оно оказывается... решающим для нее лично. Вот как для моего адресата, который сейчас платит ЖКУ собственной кровью.

Сразу скажу, что не вступилась за даму по принципиальным соображениям. Конечно, она взяла ипотеку, решила дать возможность приобрести второе высшее образование дочери, типа у нее сложные обстоятельства.

Но при этом все 30 лет она катилась по наклонной, пользуясь тем, что око Мордора приковано к моим коротким перебежкам. Да, она, конечно, не родилась троллем, но в последнее время ничего не видела зазорного в том, чтобы делать за студентов дипломные и курсовые... за деньги. Типа она ведь ни у кого деньги насильно не отнимала. Совсем легонько тыкала шильцем, короче.

Но наша профессиональная задача - научить, помочь, а где-то и заставить сделать человека все курсовые самостоятельно. Где-то и по шее вмазать, если сволочонок решит улизнуть от самостоятельной работы.

Просто взять деньги - намного проще и приятнее. Но и за рукава хватать не надо, когда вдруг все вокруг понимают, что вечно избиваемая Дедюхова - из тех, кто привык искать выход из тяжелейших ситуаций, создавать которые вы все, господа, большие мастаки. Скромничать нечего.

А студенты у нас ведь... народ простой. Сколько раз я говорила этой даме немедленно прекратить этот бардак, сводящий на нет смысл нашей профессии. Сколько раз я возмущалась тем, что студенты на троллейбусной остановке возле университета прямо под нашими окнами обсуждают ее тарифы и расценки.

Но она была уверена, что раз есть я - ей переживать не о чем. Ей не надо, как мне, осваивать новые дисциплины, все время куда-то продвигаться и чего-то достигать дополнительно. Ведь вначале должны покончить со мной. Выцедить до конца. А это, как она понимала, не так просто, на ее век меня вполне должно было хватить.

Ее и нынче нисколько не заботило, чем могу рисковать я, попросив за нее уже после того, как всем на факультете не от меня, а от студентов стали известны подробности ее бизнеса. Но ей было совершенно ясно, что я вместо нее в очередной раз должна была отправиться на жертвенный убой: "Ты же честная, благородная... помоги!"  Что тут скажешь...

* * *

Отчего-то все вокруг привыкли, что положительный герой – это жертвенный вол на заклание. Типа герой ведь всегда жертвует собою. Угу, для "народа в целом", среди которого немало беспринципной продажной сволочи. И "по благородству" грех задумываться, сколько у нас "народа" деловито потирает ручонки от очередного "повышения тарифов ЖКХ".

Им "вить тожа жить нада", а героя можно оплевывать, ему можно не платить. Можно подменить общечеловеческие задачи нравственного выбора – каким-нибудь «делом пролетариата» или «переходом к рыночной экономике», ради чего, дескать, кой-кем можно и… пожертвовать, да?

Вот только надо соображать, что жертвовать в результате придется исключительно тем, что принадлежит тебе по праву. К примеру, жизнями своих близких. И ничего не получишь, не заплатив сполна реальную цену. И вдруг хватишься, но и "героя" уж давно нет поблизости - все герои давно в жертвенном стойле. Хотя герои-то предназначаются отнюдь не для жертвенного убоя.

...Это как мне местечковые хамы писали, требуя бесплатно статью «Как нам реорганизовать жилищный сектор России»: «Мы, русские, всегда все делаем для общества бесплатно!» Достаточно посмотреть на дело Бейлиса, чтобы убедиться, что они вполне готовы предоставить всему обществу бесплатно. Но я все же предоставила в 2006 году этот бесплатный проход. И кому-то он помог… неоплаченным в установленной форме?

А чтобы остаться в зоне добровольного жертвоприношения – все общество заплатило немалые средства тем, кто был по долгу службы обязан не только знать все предложенные мною тогда меры, но и не доводить дело до нового кровопускания глобального экономического кризиса, массируя и тщательно примеряясь шилом.

Тем не менее, речь не идет о нелегитимном прорыве путем экстремистских выходок, т.е. путем революций, путем неуплаты ЖКХ, «маршей протэста» и прочего. Поскольку необходимо осознать - куда и к чему сделать шаг с бойни.

эту статью я в первый раз прочел в феврале 2010 года, в то время, когда только познакомился с Вашей публицистикой (со статьи “Последнее слово Гайдару”... впервые с вашим творчеством я познакомился в январе 2010 года... впервые я прочел Вас три недели назад...

Конечно-конечно. А в Интернете они, конечно, не меня искали. Они Маринину искали, Донцову там, Быкова. Чтоб я ничего плохого про них не подумала. Чтобы не спросила, где был, когда меня избивали за "Трансвааль", а еще раньше - за статью "О фашизме в России". Хотя все вопросы можно было прикончить тогда. Но многим думалось, что вот прикончат меня, а они вылезут блистать моими идеями задаром.

Как мне тут парочка издателей призналась, с каким нетерпением они ждут моей смерти, чтобы издать задаром все, включая сборники статей из ЖЖ ... Я типа помру - и им все даром достанется. И у всех на руках - масса справок с «уважительными причинами». Но мне справки ни к чему, я ведь просто слежу, чтобы никто не смел подменять нравственные критерии – вшивой уголовной моралью.

эту статью Гражданского Кодекса я в первый раз прочел в феврале 2010 года, в то время, когда только узнал, что у нас в России даже Гражданский Кодекс имеется, я - вообще-то гражданин (это я предпочел узнать, когда Гайдара по большой нужде срочно кремировали... впервые я узнал, что в России есть Конституция в январе 2010 года... впервые я прочел новый Жилищный Кодекс три недели назад...

Все отмашки про «счастье народа» - со мною мимо денег. Никакого «счастья» никому не будет, до тех пор, пока вот здесь, под местечковым шилом, мы  не разберемся от начала и до конца – кому следует платить, а кому нет, но не за ЖКХ, а  за публицистику и литературу.

Поскольку все начинается с расстановки нравственных приоритетов, в том числе и про то, что же нам на нашей живодерне считать за "экстремизм" и чьи "страданья" признать превалирующими для всего общества.

Поскольку, чтобы прекратить цедить кровь в "специальные сосуды", надо для начала твердо знать - на кого можно плюнуть, а в отношении кого следует поостеречься это делать.

И все через мою калиточку пойдут поодиночке, не «народами», не «партиями и движеньями». Каждый ответит за свой выбор – собственной кровью, как я отвечаю своей.

Раз здесь поставили меня, значит, все учли заранее, не беспокойтесь. Никто не покинет этого круга, пусть хоть ракетными боеголовками обвешается. Потому что не надо было меня злить плебейской покорностью к нежити – «вить им тожа жить нада!» Вот они будут жить, а вы – нет. А я буду жить вечно. Нравится такая альтернатива?

* * *

Не стану повторяться насколько же глубоко зашла нравственная дезориентация общества без нормальной русской литературы, что зверское убийство мальчика у нас до сих пор называется "делом Бейлиса". Будто вина того общества не том, что этот сатанизм остался безнаказанным, а в том, что общество посмело обвинить патологического изверга Бейлиса, оправданного судом присяжных за недостаточностью улик.

Утробное урчание  о «моих страданьях» по поводу собственной шкуры -  у нас даже считается книгой. Деньги на его издание – нашлись… у вас в кармане, господа. Издано-то на ворованное, тщательно собранное на цели новых пожертвований... кровью.

Ну, наверно, это действительно наиболее необходимая для вас книжка в настоящий период. Из платежек, оплаченных господину Вексельбергу, который "дарит тепло каждому дому" - можно закладочки сделать. Жаль выбрасывать столь дорогостоящие бумажки.

Недоразвитым не дано понять, что, жертвуя кем-то «ненужным», - жертвуешь собой, а предавая кого-то – предаешь только себя. Хотя некоторым можно это было бы понять в Киеве осенью 1941 года. Так  носятся с этим Бабьим Яром, - но ведь в этой трагедии... лишь ответ на прошлую безнаказанность.

В 1919 году была расстреляна Вера Чеберяк. Суд над ней длился примерно 40 минут — в киевской ЧК. Арестованный в том же году в Киеве чекист отмечал в своих показаниях, данных белым, что «Веру Чеберяк допрашивали все евреи-чекисты, начиная с Сорина» (председателя ЧК Блувштейна). При этом комендант ЧК Фаерман «над ней издевался, срывая с неё верхнее платье и ударяя дулом револьвера… Она отвечала: „вы можете со мною делать что угодно, но я что говорила… от своих слов и сейчас не откажусь… Говорила на процессе Бейлиса я сама… меня никто не учил и не подкупал…“». Её тут же расстреляли.
Двести лет вместе. 10 глава А.Солженицын

По этому поводу от них никто не услышит ни слова о Родине, речь шарманкой будет крутиться лишь о "моих страданиях", исключительно в разрезе  трогательной заботы о собственной шкуре.

Все считают, что нравственный урок касается лишь их мучителей, однако ухватки в отношении спасителей нисколько не изменились. Здесь превалирует все та же уголовная мораль «не пойман – не вор» и намеренно делается все, чтобы воров ловить было некому.

Но кровавые жертвы уже принесены. И время покаяния прошло, ведь некоторые решили, будто сами могут определять меру и время этих покаяний, вышибая из окружающих покаяние... в качестве "массажа" для наилучшего тока жертвенной крови.

* * *

Хотя… при всем сказанном и нелицеприятном (очень на это рассчитываю) всем потенциальным "жертвенным животным", следует отметить, что в набирающем обороты кровавом жертвоприношении -  большая составляющая литературного процесса.

Выиграет тот, за кем встанет большая русская проза.

...Кризис в русской литературе обострился еще до смерти Лескова в 1885 году. Чисто в объективном плане это происходило в тот момент, когда общество начинало чувствовать свою силу, пробовало свои члены, органы.

Я рассматривала процесс становления земств и органов городского самоуправления. Россия была на пороге построения действительно открытого и свободного общества. При этом меня искренне поражала ложь о подоходном налогообложении, а все упирается в него, все связано с его поэтапным введением, а вовсе не с «историческими закономерностями».

Вводимый подоходный налог должен был поступить на счета земств и городских дум. В этом случае, все демократические движения, все сопли на пользу народа, - становились никому не нужными, а все желающие жить за счет «интересов класса пролетариата», не работая – оказывались не у дел. Поэтому все события начала века – это попытки многих сил помешать становлению местных органов власти.

Но само общество при этом стремительно переросло своего прежнего духовного поводыря – православие, любую иную религиозную конфессию. Общество становилось нормальным и полностью самостоятельным, самодержавие переходило в декоративную область конституционной монархии.

Вот тут и полезли всякого рода «партии и движенья» - представлять «интересы классов». Будто какой-то «класс» может преследовать в обществе – антиобщественные интересы. Во что это вылилось, все знают.

А дело Бейлиса – это первая репетиция наглых антиобщественных манипуляций на уголовной почве. Массаж еще не заматерелого общественного тельца, проверка его готовности предать на жертвенный убой кого угодно, лишь бы «оставили в покое», дали бы жить и развиваться без нервотрепки.

Эта карикатура времен дела Бейлиса, когда вся страна не жила своими нуждами, а подтирала сопли разнузданной уголовщине, - лучше всего иллюстрирует ту самую "борьбу с самодержавием", о которой нам все уши прожужали большевики. Здесь ничтожный местечковых хам "гордо бросает" в лицо российскому самодержцу: "Ваше Величество знает - кто убийца!"

За такое хулиганство надо было наказывать и самого Бейлиса, и его "группу поддержки". Однако до этого всеобщего позорища надо было еще докатиться. Но это стало возможным лишь по причине полной утраты нравственных ориентиров пишущей братией.

* * *

"Как известно", все нормальные взрослые люди желают как можно реже бывать в толпе, в очередях, на митингах протеста и в общей камере. Каждый внутри себя хочет распорядиться своей жизнью самостоятельно – не только вне давления «всего общества», но даже вне жесткого надзора любимой тещи.

А русская литература в тот момент представляла собою скопище конформистов, конъюнктурщиков и политических авантюристов. Честно говоря, на весь этот «серебряный век» - можно спокойно положить с прибором без проблем... после 1917 года. Поскольку задача литературы не в том, чтобы складывать из льдинок слово "вечность", а чтобы не пускать такое в реал, встать на пути отъявленной нежити.

Но… Толстой умер в 1910 году. А перед этим он попытался подхватить некоторые мысли, оставленные Достоевским без надлежащего присмотра. Роман «Воскресение», который Толстой выдал, наслаждаясь тем, что остался на лавке один, без Лескова – канонизирует политиканствующих тунеядцев, возвышает не божественное начало в героях, а далеко не лучшие образчики инфантильных претензий ко всему обществу.

Это уже не Толстой, написавший проникновенные страницы о Платоне Коротаеве, преданном им с последним взглядом Пьера Безухова. Будто последнюю часть "Войны и мира" дописывал другой человек, неожиданно "пробужденный Герценым".

Нравственный переворот с ног на голову в русской литературе начался с "матерого человечищи". Много ли он принес самому Толстому? Да никакого прозрения, очищения, духовного возрождения не произошло. Напротив, он ушел из жизни, предав все лучшее в себе самом, в полном разочаровании в самых близких людях. Что же это за урок остальным, епсель-мопсель?.. А ведь старику всего лишь захотелось "шагать в ногу со временем"...

Ну, можно перебрать "бесценные сокровища" остальных… Чехов, Вересаев, Зайцев, Бунин, Куприн, Горький… чего-то да не хватало во всех них для самого малого - чтобы не было гражданской войны. Если бы хоть кто-то из них был настоящим...

Потому ведь и Шолохова инициировали столь поспешно, без стишков и зарисовок природы в заводской малотиражке.

Проблема состояла и в том, что на самом деле титаны ХIХ века, кроме Достоевского, оставили слишком небольшой нравственный задел.  Возможно, искренне надеясь на твердыню православия, пошатнувшуюся к тому времени.

Вот как и в совке в аспирантуру не брали без задела, - именно это я имею в виду. Можно видеть, с каким заделом пришли Лесков и Толстой, но они его сами и выработали. Достоевскому пришлось сложнее, поскольку его личный нравственный задел был не столь... патриархальным, что ли? Не стучал в висках родной кровью множества поколений, твердо стоявших на русской земле.

В нем уже была какая-то... сиюминутность, готовность покопаться в чужих пороках. Ну, типа сделает ненадолго... неправильный выбор... совсем понарошку, для пользы литературного исследования... а после обратно вернется в правовое поле, чтоб спокойно пить кофе с какавой в узком семейном кругу.

Потому Достоевский и предвидел куда больше остальных, что частенько заглядывал туда, куда заглядывать не положено, большей частью не поняв, что видел. А с собою притащил достаточно вещей, которым здесь было не место. Зато нынче ему какой только отсебятины не приписывают те, кто его ни разу не читал.

О таких уродах, как Некрасов с Чернышевским даже говорить-то смысла не имеет. Но ведь несложно заметить, что именно у Достоевского нравственная сторона поднимаемых вопросов… осталась недоразвитой. При избыточно развитой порочной стороне человеческой личности героев.

Достаточно вспомнить чудесные картинки "нравственного возрождения" Раскольникова, чтобы испытать чесотку от неловкости за автора, вместе обещанного с первых страниц катарсиса.

Золотой век русской литературы закончился отнюдь не с завершением ХIХ века, а с индустриальным переворотом 50-60 годов. Русская литература начала отставать в своем нравственном развитии от общества. Но еще и потому, что была слишком терпимой, слишком податливой в описании саморазрушительных тенденций политического авантюризма.

Но материально общество крепло, вставало на ноги, могло уже содержать кучку дармоедов по Швейцариям и «школам Лонжюмо». Возникло много новых желающих пристроиться на место православия в качестве «руководящей и направляющей силы всего общества», хотя у сложившейся нации была своя мощная большая проза. Поэтому сам собою возникал  соблазн – наполнить литературу новым, «идейным» содержанием. Прикормив шавок типа Горького.

Под какой «принцип партийности» можно подвести «Собачье сердце» или «Тихий Дон»? Но до них надо еще пройти скотный двор жертвенного убоя.

Нацию упорно тащили к расколу, спекулируя на объективных недостатках – сословности, огромном имущественном расслоении. Преодолевать эти недостатки в нормальном процессе непросто, долго и тяжело, здесь надо иметь на троне кого-то посущественнее автора нудной повести «Степь».

Достаточно посмотреть на действительно ярких представителей общества – Савву Мамонтова, того же Витте, процитированного здесь Розанова, Соловьева и всех, кто выстраивал свои мировоззренческие концепции, опираясь на его творчество (Н. А. Бердяева, П. А. Флоренского, Д. С. Мережковского, С. Л. Франка, Л. П. Карсавина, В. Ф. Эрна и др.). И понять, насколько смешной уровень литературы задали «демократические тенденции» и неумное потакание «настроеньям» возбужденных гимназистов и студентиков из хронических троечников.

Это как сегодня, когда в качестве «читателя» суют затрапезные интересы любительниц иллюстрированных журналов. Литература – это то, что вполне соответствует культурным запросам профессора физики, академика медицины… То, где могут полностью раствориться - по-настоящему передовые, состоявшиеся члены общества. Причем, состоявшиеся отнюдь не благодаря воровству казенной собственности. Принявшие все жизненные бури самостоятельно, многое переосмыслившие в жизни.

Здесь не место разливным жиденьким «моралям всему обществу» и никчемным вопросам «что делать». Это – поле боя, место нравственного выбора для взрослых людей.

Но, раз Розанова можно было на этом фоне запросто отнести к «литераторам»… значит, слабоватенькая в этот период оказалась «литература». Да и продвигаться в ней все чаще пытались совершенно на современный манер – в зале суда.

Конечно, имею в виду господина Короленко, за которого, наверно, все его сопливые повести о слепых, хромых, немых и убогих - строчили литературные рабы, поскольку сам не вылезал из судов.

Упомянула дела военных, куда и мне пришлось двинуть, чтобы прекратить эту кровавую карусель жертвоприношений. Терпеть не могу, когда при мне скармливают человечину всякого рода бандитам, неумеющим жить в обществе. И, как видите, стоило мне немного поучаствовать, так и дел никаких не стало, а суды резко закончились.

Но господин Короленко – был птичкой другого полета. После его участия в Мултанском деле - возникает новое, еще более громкое, с еще более разрушительными последствиями для правосудия и нравственного начала общества.

И связь здесь самая прямая. Не будь Мултанского дела, и в деле Бейлиса все вели бы себя пристойнее. А если бы процесс над Бейлисом прошел без публичных истерик, политических и этнических спекуляций - многих жертв можно было бы избежать в дальнейшем.

Но Короленко орал до посинения, нес несусветную чушь и околесицу... и все ведь как бы с благородной целью... чтобы освободили таких бедных-пребедных удмуртов... настолько убогих и диких в его описаниях, что многие подсудимые испытывали жгучее желание выпустить ему кишки за такую "защиту".

Наконец, ему вняли, прониклись интеллектуальным ничтожеством местных вотяков, которых при нем же и освободили в зале суда. Потому никто так и не узнает, кто же из этих ухариков отрезал голову у местного люмпена, вынул ему внутренности и выпустил кровь...живьем. В точности, как это и положено по древним местным обычаям.

Короленко доказывал, что найденный труп – это "типичная провокация властей против местных вотяков". Властям ведь делать нечего, кроме как вотяков по лесам "провоцировать", резать головы, кишки выпускать, чтобы намеренно "закосить" под ритуальное убийство.

Обвиняемых, по его пламенным истерикам и брызганию слюной, оправдали за недоказанностью, убийц не нашли. Но главное, всем стало намного спокойнее, когда он заткнулся о вотяках, отрезанных головах, кишках наружу, провокации властей и прочем.

Для мултанцев это стало "хорошим уроком", кишки выпускать они немедленно прекратили, опасаясь, что Короленко опять бросится их защищать. И тогда во всех окружных деревнях терпение точно лопнет. И большой вопрос, кого же тогда пришлось бы разоблачать господину Короленко.

Но ведь надо знать наше местное хамье. Мне говорили, что после процесса вотяки, отблагодарив натурой своего защитника, намекнули ему - насколько далеко простирается их благодарность за "отмазывание". Тем не менее, господин Короленко без грана стыда выходит с аналогичными приемами на дело Бейлиса. Чтобы и того оправдали, а убийц так и не нашли.

В каждом случае он вполне сознательно выходит за безнаказанностью. Впрочем, ему, как и господину Горькому, писавшему в период дела Бейлиса о "позорном десятилетии" (до экономических и демографических показателей которого Россия поднялась лишь к началу 60-х годов ХХ века), - еще предстоит увидеть во что превращается их «принципиальная позиция» и «разоблачение режима».

Кстати, еще в БСЭ читала, как Короленко «разоблачал голод 90-х годов прошлого столетия». И мое глубокое убеждение в том, что ни один народ не стоит того, чтобы его публично жалел субъект типа Короленко. Даже евреи.

В деле Бейлиса очевидно, что Короленко в целом было по барабану - что именно разоблачать. Его статьи о процессе более похожи на чукотскую песню "что вижу - то пою". Он разоблачает всех, кого ему доведется увидеть. На конке доехал до здания суда - разоблачил извозчика, искоса посмотрел на присяжных - разоблачил их состав, поскольку среди присяжных преобладает любезный его сердцу пролетариат, ни одного профессора не снарядили судить Бейлиса, хотя Киев Короленко всегда разоблачал как "университетский город".

Умер он в 1921 году, ничего уже серьезного не написав после торжества своих же идей. Хотя именно в этот период мог бы восторгаться плодами собственных разоблачений. После революции попытался немного разоблачить "методы большевиков", но получил от самого Ленина такое разоблачение, что сразу и добровольно расстался с почетным званием "совесть нашей эпохи".

* * *

В нравственных перевертышах мы считаем за "мужество" то, что на самом деле является слабостью, бледной немочью. Горький, Короленко, как и многие им подобные, поняли, что в "современном литературном процессе" им открывается возможность сойти за львов, будучи шакалами по натуре.

Им не надо совершать над собою кровавое жертвоприношение "сбора материала", им не надо вскрывать собственные вены, для того, чтобы писать кровью. Им вполне довольно "вкрывать недостатки всего общества", безжалостно шпыняя пытающееся встать на ноги жертвенное животное.

Некоторые вообще решили "приравнять перо к штыку", поднимаясь в атаку наоборот - не ради беззащитных детей и их замурзанных жизнью матерей, а за "Ленина и партию - близнецов-братьев", за прочих любителей поставить клеймо на всем обществе каленым железом. Стоит лишь "создать образ"... "героя гражданской войны", где никаких "героев" не бывает, поскольку героизм любого из нас в России проявляется лишь в отношении Родины, - так уж и удивляться не приходится последующей острой необходимости пустить себе пулю в висок.

Только полнейшей дезориентацией литературы, окончательной утратой нравственных критериев можно объяснить то, что сытое и полное человеческих надежд на будущее время - названо "позорным десятилетием". И в обстановке всеобщего помешательства на «свободе», под которой понимается полная безнаказанность и анархия безответственности, за жертву кровавого убоя, мальчика Андрея Ющинского - выступает один Розанов. Больше некому.

...Ужасная картина убиения Андрюши Ющинского, которую обнаружила экспертиза профессоров Косоротова и Сикорского, ударила мне в голову. Для меня эта картина вдвойне ужасна: я уже ее видел. Да, я видел это зверское убийство. Видел его собственными глазами на еврейской бойне. Для меня это не новость, и если меня что угнетает, так это то, что я молчал. Если Толстой при извещении о смертной казни — даже преступника — восклицал: “Не могу молчать!”, то как же я, непосредственный свидетель и очевидец, — так долго молчал?

Почему я не кричал: “Караул”, не орал, не визжал от боли? Ведь мелькало же у меня сознание, что я видел не бойню, а таинство, древнее кровавое жертвоприношение, полное леденящего ужаса. Ведь недаром же в меня полетели камни, недаром я видел ножи в руках резников. Недаром же я был близок, и, может быть, очень близок, к роковому исходу. Ведь я осквернил храм. Я облокотился о притолоку храма, тогда как в нем могли присутствовать лишь причастные ритуалу левиты и священнослужители. Остальные же евреи почтительно стояли в отдалении.

Но ведь это как раз то, что устанавливает судебная экспертиза в деле Ющинского: “Мальчику зажимали рот, чтобы он не кричал, а также чтобы усилить кровотечение. Он оставался в сознании, он сопротивлялся. Остались ссадины на губах, на лице и на боку”.

Вот как погибало маленькое человекообразное животное. Вот она, жертвенная смерть христиан, с замкнутым ртом, подобно скоту. Да, так мученически умирал, по словам профессора Павлова, “молодой человек, господин Ющинский от забавных, смехотворных уколов”.

Но что с несомненной точностью устанавливает экспертиза — это паузу, перерыв, последовавший вслед за нанесением шейных, обильных кровоизлиянием ран. Да, эта пауза, несомненно, была — она соответствует моменту вытачивания и собирания крови. Но вот подробность, совершенно пропущенная, не замеченная экспертизой и которая ясно, отчетливо запечатлелась в моей памяти. В то время как животному вытягивал голову и плотно зажимал рот один из прислужников, трое других усиленно мяли бока и растирали животное, очевидно с целью усилить кровотечение. По аналогии я допускаю, что то же самое проделывали с Андрюшей. Очевидно, и ему усиленно мяли, надавливали на ребра и растирали тело с целью усилить кровотечение, но эта операция, этот “массаж” не оставляет вещественных следов — вот, вероятно, почему это осталось незафиксированным судебной экспертизой, которая констатировала лишь ссадину на боку, не придав ей, очевидно, должного значения.

По мере истечения крови животное ослабевало, причем его поддерживали прислужники в стоячем положении. Это опять то, что констатирует профессор Сикорский, говоря: “Мальчик ослабел от ужаса и отчаяния и склонился на руки убийц”.

Затем, когда животное было достаточно обескровлено, кровь, собранная в сосуды, вылита была на пол при чтении молитв. Еще подробность: кровь на полу стояла целыми лужами, причем резники и прислужники оставались буквально по щиколотку в крови. Вероятно, так требовал кровавый еврейский ритуал, и только по окончании его кровь спускалась, что я, проходя, видел в одном из отделений, где был уже окончен убой.

Затем, по окончании паузы, следовали дальнейшие, также рассчитанные, спокойные удары, прерывающиеся чтением молитв. Эти уколы давали очень мало крови или вовсе не давали ее. Колющие удары наносились в плечи, под мышки и в бок животного.

Наносятся ли они в сердце — или прямо в бок животному — установить не могу. Но вот некоторое различие от ритуала, описанного экспертами: животное по нанесении названных уколов переворачивается, кладется на спину, причем ему наносится последний, заключительный удар, которым перерезают горло животному. Было ли проделано что-либо подобное с Андрюшей — не установлено. Не сомневаюсь в том, что в том и другом случае у ритуала есть свои особенности, которые я объясняю себе тем, что над Андрюшей совершен был более сложный ритуал, в лице его была принесена более сложная жертва, над ним совершено, быть может, вроде нашего архиерейского богослужения, которое приноравливалось к торжественному моменту освящения еврейской молельни. Виденный же мною ритуал был более элементарный, простой ежедневной жертвой — нечто вроде нашей обыкновенной литургии, проскомидии. Еще подробность: враги ритуальной версии указывают на то, что при еврейском убое скота якобы наносятся режущие раны, тогда как судебная экспертиза установила на теле Андрюши исключительно колющие. Я полагаю, что это не более как наглое вранье, рассчитанное на незнание, на полную неосведомленность нашу о том, как производится ритуальный убой скота на еврейских бойнях; и против этой лжи я, как свидетель и очевидец убоя, протестую и опять повторяю: у резников я видел в руках два орудия — узкий длинный нож и шило, и этими-то двумя орудиями попеременно наносились колющие удары. Резник колол и “шпынял” животное. При этом, вероятно, и форма укола, форма самой раны имела какое-нибудь символическое значение, так как одни удары наносились острием ножа, другие же — шилом. Лишь последний, заключительный удар, которым перерезывалось горло животного, был режущий. Вероятно, это была та горловая рана, через которую, по мнению евреев, выходит душа.

Наконец, враги ритуальной версии указывают на целый ряд ненужных, якобы бессмысленных ударов, нанесенных Андрюше. Указывалось, например, на “бессмысленные” раны под мышками; это утверждение опять рассчитано на наше невежество, на полное незнание еврейских обычаев. По этому поводу я припоминаю следующее: однажды, проживая в черте оседлости, я попал в деревенскую глушь, где поневоле мне пришлось временно устроиться в еврейской корчме, которую содержала очень зажиточная и патриархальная еврейская семья местного лесопромышленника. Долгое время хозяйка уговаривала меня у них столоваться еврейским кошерным столом; в конце концов, я принужден был сдаться на доводы хозяйки. При этом хозяйка, уговаривая меня, объясняла, что все отличие их птицы и мяса — в том, что оно “обескровлено”, а главное — “перерезаны сухожилия под мышками у животных, у птиц же — на ногах и под крыльями”. Это, по мнению хозяйки, имеет глубокий религиозный смысл в глазах евреев, “делая мясо чистым” и годным для пищи, тогда как “животное с неперерезанными сухожилиями считается нечистым”; при этом она добавила, что “раны эти может наносить только резник” каким-то особым орудием, причем раны “должны быть рваные”.

И кому-то нужны после этого заверения, что кровь Андрея не подмешивали в мацу? Или кого-то успокоют пояснения, что кровь не хлестали стаканами тут же, утирая пот, выступивший от излишнего возбуждения? Ах, они ведь совершенно бескорыстно, почти безвозмездно  тут же вылили чужую кровь на землю, им ведь не жалко, они крови вообще во внутрь не потребляют. Им вера не дозволяет.

Потом написаны тома, наворочано что попало... Но вполне довольно описания гибели Веры Чеберяк, которую вместе с погибшими детьми до сих пор приносят в жертву ради резчика, избежавшего наказания. Будто он один может испытывать всю меру страданий - среди тех, кому до сих пор грязными ручонками зажимается рот.

Будто окружающим нечем почувствовать, что этот человек, как и его соплеменники, -  понятия не имеет о сострадании. Впрочем, были бы они все людьми, разве они бы притащили его книгу, подняли бы по новой волну "киноиудастики" про уже убитую Веру Чеберяк, истязаемую перед смертью еврейскими чекистами - в страну, намеренно обескровливаемую расчетливыми ударами шилом: вот вам в яремную вену - Стабфонд, вот - резервные фонды, вот - легализация вывоза капиталов, беспошлинный вывоз природных ресурсов, договора о вступлении в ВТО... удар за ударом!

И, уже перемазанные нашей свежей кровью, они тащат сюда этого омерзительного урода и его отродье... С нытьем "В их крови мы неповинны". Типа "они" сами себе вены вскрыли и подмышками сухожилия подрубили. По собственному желанию перевели бюджетные средства в американские пенсионные фонды и еврейские ипотечные компании.

К сожалению, Розанов не был писателем, поэтому не мог не то что защитить все общество от последующего уголовного беспредела, но и ... самого себя. Но я отдаю должное его мужеству. Все равно, что выйти с рогаткой против танковой колонны.

У Блока читала дневниковые странички, где он аккуратно и обходительно маялся приступами... гадливости к самому себе после подписания "открытого письма" в защиту Бейлиса. А коли так было противно, то незачем было и подписывать.

Можно подумать, что нынче не противно, когда раздаются крики "Свободу Ходорковскому!" Страшно подумать, на что он эту "свободу" тут же использует.

Свобода нормальному человеку нужна нравственного выбора. И какая может быть "свобода выбора", если рядом маячат безнаказанными подельники Ходорковского в качестве "свидетелей защиты"? Если всех их, наконец, запрут в каталажку, то ведь и желания устроить погром ни у кого не возникнет. Своевременное и корректное правосудие - лучший способ борьбы с экстремизмом.

При этом никакой "несправедливости" тоже не будет, хотя вокруг издано множество книжонок о "страданьях" Ходорковского. Если посадят Грефа, Касьянова и Христенко, а после они напишут книжки о том, как ими "принесли кровавую жертву", как они "пали в борьбе роковой" - это тоже можно использовать лишь в качестве туалетной бумаги.

Общество должно раз и навсегда уяснить, что человек отличается от всех прочих существ не тем, что испытывает разного рода страданья. И муха, запутавшись в паутине, страдает.

Человек отличается СОстраданием - тем, что испытывает страдание от чужого несчастья. И здесь надо не расплескивать это редкое и высокое чувство куда попало, поддаваясь наглому наезду и спекуляциям. Поскольку от того, кому мы сострадаем сегодня - полностью зависит наш завтрашний день.

Читать по теме:

• Жертвенный убой. Часть I
• Жертвенный убой. Часть II
• Жертвенный убой. Часть III

©2010 Ирина Дедюхова. Все права защищены.

Комментарии (34) на “Жертвенный убой. Часть III”