Огурцова на линии

Не так давно, не найдя соответствующего отклика на художественные произведения Ирины Анатольевны, мною (на свой страх и риск) была предпринята попытка разместить ее литературоведческие статьи в уважаемом (на первый взгляд) издании - журнале "Вопросы литературы".

Статья "Агиография в "партийной" литературе" не была для меня открытием, т.к. я являюсь постоянной участницей вебинаров Книжной Лавки, в которых симптоматика написания известнейших произведений была скрупулезно разобрана, и при этом прочитана с большим удовольствием. Но я отдавала себе отчет какой эффект озарения можно получить при первом знакомстве с точкой зрения И.А. Дедюховой. Такой шок, когда вдруг... жизнь обретает истинный смысл.

Тайно надеялась, что даже у много повидавших редакторов журнала, обязательно должен "глаз загореться". Но этого не случилось. Вместо этого было получено скучное письмо училки к нерадивому ученику с предложением еще немного подучиться.

Спасибо за интерес к журналу. Увы, статья не подошла.

Замысел сам по себе интересен, но он исполнен, во-первых, очень размашисто, с использованием слишком далеких литературных параллелей (это на объем целой книги); а во-вторых, чтобы говорить об эпосе, нужно дать - хотя бы в ссылках - существующую формулу эпоса и свое понимание эпоса.

"Интереса к журналу" давно никакого не испытывала, поскольку очень давно перестала удивляться отсутствию нормальной современной литературы. "Вот в чем вопрос" (с.) Мне было интересно, какие "вопросы литературы" остались... при полном отсутствии самой литературы. Об "объеме целой книги" ответивший мне редактор нисколько не ошибся, статья, по сути, являлась фрагментом второй части грандиозной книги И.А. Дедюховой "Нравственные критерии анализа", которую должен прочесть каждый человек, считающий себя... не совсем мертвым, вдобавок позиционируя некоторую принадлежность к культуре. Хотя бы перед собственным детьми.

Не потому, что "это надо читать", а потому что каждому надо знать, что действительно надо читать, а что точно читать не стоит, чтобы не нанести вреда собственной душе.

У меня хватило ума поинтересоваться "существующей формулой эпоса" и "пониманием эпоса" у Ирины Анатольевны... как бы в задумчивости от прочитанного, не раскрывая причины моего интереса. Ее пояснение заставило меня... устыдиться... намеренной, расчетливой жестокости своего вопроса, пусть и заданного с чужой подачи.

Эпическая формула — мнемотехнический прием, связанный с устным характером бытования эпоса и достаточно свободно используемый сказителем. Формула в эпосе — это выразительная заготовка, обусловленная тремя факторами:

ритмом
синтаксической схемой
лексической детерминантой.

Эта заготовка (содержанием которой является отдельный образ, идея, черта описания) может быть приспособлена к любой тематической либо фразеологической ситуации. Поэт располагает большим числом формул, позволяющих ему выразить различные конкретные аспекты данной ситуации в соответствии с потребностями момента. Формула служит микроединицей действия, способной комбинироваться с другими формулами, образуя речевой отрезок.

Приблизительно так Ирина Анатольевна мне и пояснила, что "формула эпоса" касается отдельных слов и словосочетаний, надерганных из текста в случае, когда общий смысл эпического повествования еще недоступен детскому сознанию или уже недоступен сознанию физически взрослого человека, решившему не взрослеть.

Эпическая формула связана лексикой, синтаксисом и ритмом речи. Советская школа, "Песнь о Вещем Олеге", четвертый класс... Формула иногда используется и не по назначению, например, при построении речи Йоду, гранд-мастера Ордена джедаев, из киноэпопеи "Звёздные войны". То есть, наличие самой формулы эпоса - вовсе не означает его возникновения...

Пока она говорила, я даже вспомнила этот учебник четвертого класса по литературе с опротивевшей картинкой на корочке, в которую пялилась часами, изнывая от скуки. Далеко не всем повезло с учителями литературы, у меня в четвертом классе была женщина, говорившая заученными определениями из этого учебника. Я даже вспомнила ее скрипучий голос, когда Ирина Анатольевна напомнила мне, что "формула эпоса" в советской школе относилась именно к четвертому классу, к первому знакомству с видами и типами литературных произведений.

Но уже после творчества Александра Сергеевича Пушкина бессмысленно определять эпос лишь по синтагмам "формулы эпоса": «добрый молодец», «буйная головушка», «славный почестной пир» и т.п. Поскольку именно лексика, синтаксис и ритм русского языка при нем изменились самым существенным образом. И произошло это даже не из-за смены общественных укладов, не из-за грандиозного творческого вклада самого Александра Сергеевича, а на фоне переосмысления всем обществом Отечественной войны 1812 года, то есть до становления Пушкина как национального поэта.

Я не стала отвечать журналу "Вопросы литературы", хотя они попытались еще задать мне какие-то ненужные вопросы. У меня сразу сложилось впечатление, что там кто-то решил, что напал на "золотую жилу", как это бывает с многими ограниченными людьми, пытающимися что-то укрась из Дедюховой, не понимая, какие изменения в общественном сознании, в той же "формуле эпоса" уже произвело ее творчество.

К сожалению, такие уже никогда не поймут, что, если не могут украсть все и целиком, бессмысленно красть доступные им фрагменты, по которым немедленно восстанавливается источник заимствования.

Эпос — род литературы (наряду с лирикой и драмой), повествование о событиях, предполагаемых в прошлом (как бы свершившихся и вспоминаемых повествователем). Эпос охватывает бытие в его пластической объёмности, пространственно-временной протяжённости и событийной насыщенности (сюжетность). Согласно «Поэтике» Аристотеля, эпос, в отличие от лирики и драмы, беспристрастен и объективен в момент повествования.

...Конечно, я догадывалась, что вряд ли граждане, пристроившиеся к журналу "Вопросы литературы" решатся опубликовать рассуждения Дедюховой о природе "партийности в литературе", использования агиографии при создании образов современных "вождей" и "лидеров". Так уж получается, что, о чем бы не писала Ирина Анатольевна, это всегда будет относиться непосредственно к нашей действительности.

Статья посвящена наследию советского периода в русской литературе, должным образом не проанализированному до сего дня. Агиография "лидеров", "вождей" и "прогрессивных деятелей" вне нравственной оценки, вынесенной этим деятелям обществом, - в литературе разрушает эстетическую триаду "автор-образ-читатель", а в жизни такой подход не только уничтожает интерес читателя к литературе, но и оказывает негативное воздействие на его мировоззрение.

На примере поэмы Владимира Маяковского "Владимир Ильич Ленин" отслеживаются видоизменение классической агиографии "Жития святых" – в накатанные приемы "партийности в литературе". Это подменяет "мнение народа" и нравственный выбор каждого в оценке действительного значения того или иного современника.

Художественные приемы Маяковского сопоставляются с творческим методом Александра Сергеевича Пушкина при создании им драматической поэмы "Борис Годунов".

Adelaida - Вопросы литературы. Часть I, Литературное обозрение, 01.01.2016 г.

* * *

И. Дедюхова. Агиография в «партийной» литературе

Агиография в «партийной» литературе

Начало ХХ века показало глубину порочности и безнравственности отношения к власти, которую берут, прикрываясь «счастьем народа», «мнением народа», «интересами народа», навязывая народу идеологию – заведомо готовый нравственный выбор. Неслучайно это происходит на фоне гуманитарной катастрофы, когда народ искусственно делится на классы, поскольку новые «лжедмитрии» не способны управлять государством в целом, с пользой для всего народа, с учетом сложного комплекса интересов всех слоев общества.

Разделение общества на некие искусственные «классы», национальные группы, социальные или профессиональные сообщества – всегда выявляют отсутствие комплексного, то есть по-настоящему государственного подхода, действительно отвечающего мнению народа.

Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.

[А.С. Пушкин «Борис Годунов»]

В ущербном подходе к «формированию общественного мнения» особое место уделяется искусству, прежде всего, эпической форме литературных произведений. И здесь уже отходят в прошлое споры о том, что подобные произведения о власти - создаются потомками, спустя хотя бы «прошло сто лет», как в «Медном всаднике». Эпическое произведение с нравственной оценкой человека, от которого зависели судьбы страны и подданных, должно создаваться в исторической ретроспективе, когда уже выявились все положительные и отрицательные последствия принятых героем государственных решений. Они могут оставаться за рамками самого произведения, но о них уже знают все его читатели.

Продолжение следует...

В этом плане особенно интересна поэма Владимира Маяковского «Владимир Ильич Ленин», созданная сразу же после смерти «вождя пролетариата» в 1925 году.

По форме и уровню поставленных задач поэма, безусловно, относится к жанру эпической поэзии. Но здесь мы видим своеобразный «прыжок во времени», Маяковский решил не принимать во внимание уже созданные непревзойденные образцы этого жанра – поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Медный всадник» и «Борис Годунов». И при этом ему вряд ли приходило в голову, что сам он так и не смог подняться чуть выше одного из персонажей «Бориса Годунова», Гаврилы Пушкина, уговаривавшего предателя Басманова принять самозванца.

Маяковский попытался сделать то, что до него так и не удалось Михаилу Васильевичу Ломоносову в эпической поэме «Петр Великий». Маяковский «перепрыгнул» через все литературные вершины ХIХ века – к спору XVIII века о путях развития эпической поэмы, намеренно «не замечая», что этот спор был с блеском разрешен Пушкиным.

Напомню, что Ломоносов считал, что героическая поэма должна правдиво повествовать о наиболее важном событии отечественной истории, в канонической форме, но с оригинальными приемами нового времени. Василий Кириллович Тредиаковский утверждал что, чем отдаленнее эпоха, изображаемая в поэме, тем свободнее будет чувствовать себя поэт в творческом порыве, не сковывая свою фантазию… достоверностью.

А Тредиаковский считал, что все события реальной истории, прежде чем стать основанием эпопеи, должны откристаллизоваться в народном сознании, получить единую нравственную оценку, обрасти тем самым «мнением народа», без которого власть не имеет смысла. Его ошибка заключалась в том, что он взял слишком отдаленную по времени и географически эпоху, а по уровню художественных достоинств его произведение оказалось на порядок ниже произведений античных авторов.

Но само его стремление не участвовать в преждевременной канонизации еще не забытых реальных личностей, не навязывать эпосом нравственной оценки реальных событий – более соответствует самой этической природе такого рода произведений.

Поскольку ни Тредиаковский, ни Ломоносов, несмотря на свои поиски в жанре эпической поэзии, так и не снискали большого литературного успеха, решиться воспользоваться именно их опытом мог лишь человек… твердо знающий, что идеологическая ценность его произведения – перевесит литературные достоинства. Владимир Маяковский заведомо не ищет путь к сердцу читателя, он делает все, чтобы наиболее точно отвечать идеологии, подменившей собой мнение народа. В этом он абсолютно искренен со своим читателем, откровенно заявляя, что полностью воспринимает «классовое сознание» так… будто он представляет собой ЧК от эпической поэзии. Его лирический герой олицетворяет саму диктатуру пролетариата, атакующую общественный уклад.

Я буду писать / и про то / и про это,
но нынче / не время / любовных ляс.
Я / всю свою / звонкую силу поэта
тебе отдаю, / атакующий класс.

По примеру Ломоносова Маяковский пользуется новыми средствами, создавая эпическое полотно афористичными рублеными фразами, отдававшими особой непререкаемой категоричностью, не допускавшей ни возражения, ни размышления, ни собственной внутренней работы читателя. Владимир Владимирович пользовался инструментарием очень мощного поэтического дарования, но этот серьезный дар он использует, как… бандитский кистень, заявляя, будто приравнял перо к штыку. Хотя перо и берут в руки, чтобы штыком поменьше пользоваться, в особенности, в гражданском обществе.

По сути, своей поэмой он не только «формирует общественное сознание», он затыкает рот живым людям, переживавшим в это время достаточно тяжелые дни, но и всем, кто погиб в гражданской войне. Но в таких войнах героев не бывает. К тому же все его читатели еще помнили недавние события, связанные с расколом общества, а покушение на Ленина свидетельствовало, что его деятельность воспринималась далеко неоднозначно. Маяковский написал эту поэму сразу после смерти Ленина как раз затем, чтобы его герой не получил со временем нравственную оценку всего общества, чтобы у потомков, к которым он обращается от себя лично, - осталась именно его оценка канонизированного героя. Что не только весьма далеко от нравственных задач произведения, но и заранее избавляет власть от необходимости учитывать мнение народа, хотя бы внешне соответствовать его будущей нравственной оценке.

Наиболее интересно в этой поэме то, что Маяковский превосходит не только Тредиаковского, но даже античных авторов – в доказательстве почти божественного источника власти Ленина. В этом плане его произведение приближается не только к «Эпосу о Гильгамеше», но и ко всей агиографической литературе на примере «Жития святых». При этом он должен был создать образ воинствующего материалиста, богоборца. Эта сложная задача решается им на основе марксистко-ленинского учения, в котором заложена фатальная предопределенность «исторической неизбежности» победы пролетариата. Раз социалистическая революция уже произошла, значит и человек, который руководил этим предопределенным событием, должен был появиться в предсказанное время, с полным набором необходимых для этой роли качеств. А это означает, что герой поэмы с момента ожидаемого рождения уже имеет некую важную миссию, то есть является мессией, - признает он свой божественный статус или стремится стать «ближе к народу». И простая логика в выборе изобразительных средств поэмы «Владимир Ильич Ленин» лучше всего доказывает, что любая идеология создается на базе религиозного догматизма и… мифотворчества.

Вначале поэмы отдельными эпизодами подаются народные ожидания «солнцеликого заступника». Появляющийся затем Ленин сопровождаем солнцем, которое в русском фольклоре всегда включалось в символику Христа. Но, если взять эту его ассоциацию, следует отметить, что Христос пошел на распятие один, никого не призывая жертвовать собой ради него. Здесь необходимо отметить важное отличие мировоззрения Христа от представлений тех, кто еще недавно утверждал, будто «Христос – первый коммунист». Христос никогда не призывал ни у кого отнимать достояние силой, рассчитывая на добровольное мнение, считая, что каждый может поделиться с ближним, но лишь добровольно. Поскольку речь идет о свободе нравственного выбора, дарованной человеку свыше, а не определяемой по идеологическим клише партийных начетчиков.

– Нами / к золоту / пути мостите.
Мы родим, / пошлем, / придет когда-нибудь
человек, / борец, / каратель, / мститель!

Вряд ли при этом он сам полностью понимает, что за идею несет миру его герой о «новом обществе», где ни у кого не должно быть частной собственности. Даже за период гражданской войны Маяковский так и не понял, что частную собственность можно уничтожить лишь с самим человечеством.

Общество без частной собственности - это общество бесправных рабов, мнение которых учитывать уже необязательно, его можно навязать и куда менее затратным путем, без демонстрации показного благочестия при посещении монастырей и соборов, таким вот «эпическим произведением», когда его автор угодливо приравнивает перо к штыку. Но кого же при этом он намеревается вздернуть на свой штык?.. Читателя?..

И эти вопросы показывают, что автор поэмы сам плохо понимал происходящее, но считал возможным для себя канонизировать идеи, причем, в форме, отрицавшей любое обсуждение, - поскольку заранее не был способен ответить на вопросы читателя. А читатель ищет в эпическом произведении ответы, прежде всего, на «вечные вопросы», в данном случае сталкиваясь с тем, как каждая строчка воспринимает любое его сомнение «в штыки». Здесь нужна именно фанатическая, не рассуждающая вера.

Обозначенная в поэме ленинская функция заступника, мессии, сопровождаемого солнцем, сравнение «вожака пролетариев» с Христом, - превращает образ героя поэмы в агиографический образ «почетного святого». Это приближает саму поэму к истокам этого жанра – мифологии. При этом утилитарном подходе отрицается все творческое и этическое развитие человечества. Как до явления пророка или мессии люди «не знали истины», а с явлением эпического героя они ее узнали. Но если в эпосе о Гильгамеше все читатели будто видели глазами «все видавшего», давая собственную нравственную оценку увиденному, - то здесь сам герой является источником нравственности, ее мерилом для окружающих.

Поэма Маяковского написана в форме «Жития святых», чтобы доказать не только святость главного героя, но и его исключительное право на власть, легитимность и предопределенность его прихода к власти, чем отрицалась сама реальная история.

Можно по разному относиться к политическому мифотворчеству, уничтожающему нравственную основу мифа, ради которой люди раньше и слагали легенды. Но в данном случае миф слагался ради свежего трупа и прямо по свежим трупам гражданской войны, которая чуть не привела к развалу страны.

Сам Маяковский выступал с такими безразмерными нравственными оценками, что оправдывал и Брестский мир, который в этот момент вызывает особый стыд, ведь даже сам Маяковский называет это – «похабным Брестом». Конечно, многие постыдные вещи можно приписать «мудрости» и «прозорливости», но… из них и прорастают будущие войны.

Возьмем / передышку похабного Бреста.
Потеря – пространство, / выигрыш – время. –
Чтоб не передохнуть / нам / в передышку,
чтоб знал – / запомнят удары мои,
себя / не муштровкой – / сознанием вышколи,
стройся / рядами / Красной Армии.

Раньше главным героем эпоса становил правитель с не подвергаемым сомнению божественным происхождением, а нравственность его образа проявлялась в уходе от власти. Таким был миф о Гильгамеше. В мифе о Геракле уже встает вопрос о справедливости престолонаследия. Геракл, вынужденный подчиняться заурядному брату, занявшему престол из-за козней богини Геры, олицетворяет главное сомнение, связанное с институтом власти, остро стоявшем на протяжении всей истории человечества: насколько справедливо, когда человек заурядный управляет людьми, многие из которых обладают куда более выдающими способностями. Как такой человек должен ограничить собственную власть, чтобы не нарушить ее нравственного смысла?

Маяковский решает этот вопрос на примитивном уровне лести прожженного царедворца, доказывая, что Ленин пришел к власти по простой причине – он заведомо был самым гениальным. При этом он с восточным витийством подчеркивает свою особую искренность, отмечая, как в детстве не выносил ложь.

Проживешь / свое / пока,
много всяких / грязных ракушек
налипает / нам / на бока.
А потом, / пробивши / бурю разозленную,
сядешь, / чтобы солнца близ,
и счищаешь / водоpocлeй / бороду зеленую
и медуз малиновую слизь.
Я / себя / под Лениным чищу,
чтобы плыть / в революцию дальше.
Я боюсь /этих строчек тыщи,
как мальчишкой / боишься фальши.

В его поэме Ленин - умнейший из всех умнейших, а сам лирический герой – самый правдивый из всех правдивых. Как доказательство этой правоты приводится реакция малограмотного представителя народа, который «понял все», как только услышал Ленина. Но Маяковский не может привести более существенного признания «гениальности» самого героя – от лица известных ученых, философов, промышленников или инженеров. То есть перед нами типичная ситуация из мифа о Геракле, когда заурядность, возвеличенная серостью, глумится над теми, кто «не понимает» собственной «миссии», вынуждая их совершать разного рода «подвиги». Пусть даже эти подвиги навсегда прославили имя Геракла, но в них присутствует некоторая ущербность: Геракл совершил их не из необъективной необходимости, не по собственному душевному порыву и нравственному выбору, а подневольно, по приказу измывавшегося над ним Еврисфея.

Миф о Геракле не теряет актуальности, поскольку постоянно возникает нравственный вопрос о том, насколько справедлива власть обычного человека, вознесшегося на вершину власти по воле богов?.. Геракл не пытается свергнуть Еврисфея, выражает одно существенное требование к преемственности власти: большинство людей вовсе не желает социальных потрясений, поэтому считает нравственнее придерживаться установленного порядка престолонаследия, что изначально нарушает герой поэмы Маяковского.

И хотя в поэме всячески подчеркивается, что Ленин - не христианский мессия, он выступает как мессия нового типа, ставший вождем народа в силу «исторической необходимости». Вместо «царственности и божественности» он наделен особыми личными и деловыми качествами, позволяющими ему успешно функционировать в роли современного властителя. Все теряются в догадках, что предпринять, но выходит Ленин – и решение тут же находится. А то, что находить выходы ему приходится из тех ситуаций, куда он сам всех загнал, - такого автор поэмы предпочитает не говорить. Ну, что это за «герой», если до него никаких особых трудностей не было, а при нем начались одни судорожные «преодоления»? Ведь до него в России народ сам кормился, а при нем вдруг трехразовое питание стало – «непреодолимым препятствием».

Даже Геракл решал проблемы, возникшие задолго до него. В случае с героем Маяковского все проблемы, ложившиеся тяжким грузом на все общество, возникли исключительно из-за его желания «выполнить свою миссию». Так столь ли предопределенной она была? Заметим, что Геракл решал эти проблемы самостоятельно, в этом и заключалась его геройская сущность. А Ленин… является «вожаком масс», которые вместо него решают проблемы.

Как святой Ленин являет нам в поэме несколько ипостасей, характерных для моделей поведения житийной литературы, представая поочередно: учителем, чудотворцем, мучеником. Однако натянутость этих моделей для «реальной основы образа», когда большинство живущих имеет о Ленине свое мнение, настолько велика, что провалы в восприятии цементируются химерическим образом партии.

Хочу / сиять заставить заново
Beличecтвeннeйшee слово / «ПАРТИЯ».
Eдиницa! / Кому она нужна?!
Голос единицы / тоньше писка.
Кто ее услышит? – / Разве жена!
И то / если не на базаре, / а близко.
Партия – / это / единый ураган,
из голосов cnpeccoвaнный / тихих и тонких,
от него / лoпaются / yкpeплeния врага,
как в канонаду / от пушек / перепонки.

Конечно, никому больше не нужны цельные герои, без подпорки за спиной… некой разбойничьей ватаги. Против нее и пикать бессмысленно, там твой голосок никто и не услышит, ежели с чем не согласен.

Химера партии согласно канонам агиографической литература оказывается «земной супругой Ильича», «церковью», «его семейным телом, созданным им самим», «преемницей и воплощением вождя», в конечно счете - залогом его бессмертия.

Партия и Ленин – / близнецы-братья –
кто более / матери-истории ценен?
мы говорим Ленин, / подразумеваем – / партия,
мы говорим / партия, / подразумеваем – / Ленин.

В этой поэме мы, пожалуй, впервые сталкиваемся с извращенным соединением эпоса и агиографии. Это извращение не только в том, что исключительная сущность «и сына и отца революции», особая роль вожака масс, - с большой долей цинизма совмещается с человеческой простотой, человеческой душевностью, а главное – соборностью народного сознания, источника мнения народа.

Соборность, как заведомо религиозная черта народного сознания, в контексте русской культуры – подается одним из основных достоинств героя поэмы, решившего поделиться властью с единомышленниками, объединенными в партию. Но ведь такое уже было не раз, здесь ничего нового и «исторически предопределенного». Как раз создание такого «партийного окружения» отрицает соборность.

Плохо человеку, / когда он один.
Горе одному, / один не воин –
каждый дюжий / ему господин,
и даже слабые, / если двое.
А если / в партию / сгрудились малые –
сдайся, враг, / замри / и ляг!
Партия – / рука миллионопалая,
сжатая / в один / громящий кулак.
Единица – вздор, / единица – ноль,
один – / даже если / очень важный –
не подымет / простое / пятивершковое бревно,
тем более / дом пятиэтажный.
Партия – это / миллионов плечи,
друг к другу / прижатые туго.
Партией / стройки / в небо взмечем,
держа / и вздымая друг друга.
Партия – / спинной хребет рабочего класса.
Партия – бессмертие нашего дела.
Партия – единственное, / что мне не изменит.

Извращение понятий этим не заканчивается. До Маяковского эпос использовался, чтобы в каждом пробудить такого героя, а в правителях – пробудить желание хоть в чем-то быть на них похожими. Здесь сразу говорится, что Ленин сам по себе лишен каких-либо недостатков, а все сделанное им – выше всякой человеческой критики. Но основой изучения жития святых и мифологического излучения исторических фактов, имевших место в недавней действительности, является не столько доказательством святости героев агиографии, сколько объяснением, каким образом они достигли просветления. Жития святых, как и эпическая поэма, обращаются к душе каждого, пытаясь пробудить нравственное начало.

В поэме «Владимир Ильич Ленин» на косвенных сопоставлениях главного героя с Христом – вообще перечеркиваются все прежние нравственные ориентиры, дается понятие о неком «коммунистическом святом», имя которого «каждый крестьянин//в сердце вписал любовней, чем в святцы».

Литература и в самых циничных рассуждениях погрязших в пороках персонажах дает читателю нравственный выбор, а поэма Маяковского его уничтожает, она с этой целью и написана. Литература позволяет каждому осуществить мечту о подвигах и славе, о захватывающих приключениях, просто потому, что всегда пишется из убеждения, что ее читатель… изначально нравственный человек, по своей природе не склонный к злу, но способный его совершать под дурным влиянием.

А поэма «Владимир Ильич Ленин» написана из желания доказать, что все читатели, не имеющие партийного билета, должны «лечь и замереть», потому что все они – заведомо хуже ее главного героя, им все надо себя «под Лениным чистить», что весьма напоминает молитву под иконостасом святых.

Герой такого «идеологически правильного» эпического произведения создает проблемы и для читателя, хотя в самой поэме идет речь о том, что все проблемы нравственных исканий уже полностью им решены за читателя. В нем сосредоточены все надежды на будущее не только для конкретного человека, но и для всего человечества.

Однако именно эта «простота» и «универсальность» - более всего отталкивают читательское восприятие. Здесь герой и после своей смерти продолжает создавать массу проблем. Мысленно встать на его место читатель не может, с «идейной» точки зрения это равносильно самой страшной ереси. Место читателя – в серой коленопреклоненной массе «пролетариев», поскольку достаточно опасно оказываться вне ее при воцарении «солнцеликого заступника». Но намного страшнее становится и заикнуться о собственном мнении, являющемся неотъемлемой частью «мнения народа».

Торопливая агиография Маяковского написана в попытке манипуляции общественным мнением, из желания закрепить официально утвержденную версию – до кристаллизации огненной лавы мнения народа. После поэмы «Владимир Ильич Ленин» каждый, кто имеет собственное мнение, будет понимать, что оно не совпадает с официальной точкой зрения.

И это ведь, кстати, действовало весьма продолжительное время, поскольку Владимир Владимирович Маяковский – по-настоящему сильный поэт, виртуозно владевший словом.

С этого момента любые ревизионистские течения исходили из постулата непогрешимости В.И. Ленина. Даже перестроечные движения конца 80-х годов ХХ столетия базировались на мысли, что общество имеет какие-то нерешенные проблемы только потому, что отошло от «заветов Ильича».

С той или иной степенью убежденности Владимир Маяковский подменяет мнение народа – собственным мнением. А совпадение этого мнения с мнением «руководящих товарищей» самым положительным образом сказывается на его личном материальном благополучии.

Как ни странно, здесь сказывается и неверное понимание последних строк «Бориса Годунова». После агиографий «вождей пролетариата» ХХ века они воспринимаются однозначно и слишком буквально. В каком только контексте мы не слышали фразу «Народ безмолвствует»! От прямых обвинений в бесчувственности и даже тупости, - до заключений о полной неспособности народа дать самостоятельную нравственную оценку.

Но каждый раз при этом используется прием агиографии Маяковского: не дать людям вынести собственное суждение. И в этом подходе происходит уничтожение целей и задач искусства, поскольку эстетическая триада «автор-образ-читатель» замыкается лишь в момент полного созвучия созданного художественного образа – мнению народа.

Последние сцены «Бориса Годунова» намеренно подаются Александром Сергеевичем Пушкиным глазами безымянных очевидцев. Именно здесь в качестве художественного образа выступает то самое мнение народа, где не столь важен какой-то отдельный человек со своей индивидуальностью. Если в сцене народного схода, где Борис Годунов принимает царствование, вначале идет ремарка «Народ», как единое целое, затем «Один» и т.д., то заключительная сцена начинается с ремарки «Один из народа».

На наших глазах к финалу пушкинской драмы прошло развитие образов честолюбцев и предателей, ввергающих народ в Великую Смуту ради своих амбиций. Все это время за ними пристально наблюдают те, кем они собрались править. И пока главные герои заняты осуществлением своих политических авантюр на пути к престолу, народ составляет собственное мнение о том, кто и насколько из них прав.

Мнение народа не на стороне Бориса Годунова, который накануне народного собрания молился в монастыре. Благочестием он не приобрел особой святости в глазах народа. Здесь куда важнее восклицание блаженного.

Но мнение даже «одного из народа» не может быть и на стороне тех, кто только что совершил расправу над беззащитными членами семьи Бориса Годунова, хотя о самом Борисе в народе возник слух о том, что по его приказу был убит царевич Дмитрий. Весь период его правления народ жадно ловит подтверждение этому слуху, но никто из них не готов стать соучастником нового убийства.

«Другой» из народа говорит о детях Бориса Годунова «Проклятое племя!», искренне считая, что бояре, входящие в его палаты, идут приводить к присяге сына Бориса Федора. Но даже на это замечание получает отповедь «Первого»: «Отец был злодей, а детки невинны».

То есть народ здесь отнюдь не молчит, однако эти мнения не учитываются в спекуляциях на последней фразе драмы «Борис Годунов» - «Народ безмолвствует». Обычно это фраза используется в политической риторике, чтобы подчеркнуть полное отсутствие мнения народа. Отсюда и «хождения в народ», рассуждения о необходимости «пробуждать народ», многочисленные попытки «формирования нового человека» с удобным «мнением коллектива».

Мы понимаем, что такое восприятие последней фразы без эпического полотна сложнейшей страницы истории России – всегда приводит… к Смутному времени. Логика разворачивавшихся перед нами событий выявляла ту или иную степень манипуляций мнением народа, различную природу стремлений его навязать. И в тот момент, когда, казалось бы, заговорщиками сделано все, чтобы получить это вожделенное мнение народа, вновь пережить сцену коленопреклоненного рыдающего народа - они получают в ответ… молчание.

Интересно, что и поэма «Владимир Ильич Ленин» с момента написания сопровождает то же безмолвие. Не все читается, что пишется. И новаторская по своей форме эпическая поэма, в которой была совершена титаническая попытка переосмыслить невиданную за всю историю российской государственности жестокость гражданской войны, - весь советский период оставалась одним из самых нечитаемых произведений. И это, несмотря на то, что поэма долгое время являлась обязательным для изучения произведением школьной программы.

Продолжение следует...

Читать по теме:

• Вопросы литературы. Часть I
• Вопросы литературы. Часть II

©2016 Ирина Дедюхова. Все права защищены.