Парнасские сестры. Часть VII

11.07.2013

Ну-с, готова седьмая порция нового романа "Парнасские сестры":

Глава 13. "Эвтерпа"
Глава 14. "Мельпомена"

МЕЛЬПОМЕНА

отрывок из главы

Музы, молю - из толпы многогрешного града людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу!

Пусть тяжелит ее мед ваших сот, укрепляющий разум,

Душу, чья слава в одном - в чарующем ум благоречье.

Прокл

Игнатенко не только являлся действительно активным членом профсоюза. В рамках этой «общественной нагрузки» он добился выделения земельного участка для дачной застройки артистами театра в ближайшем Подмосковье, обивая множество порогов, пробивая все преграды недюжинными организационными способностями.

В кассу профсоюза артисты вносили средства за земельные участки, эти взносы Игнатенко направлял на устройство хорошей дороги к месту строительства, прокладку к участкам электросетей и ветки водопровода. Вокруг всего кооператива его усилиями было сразу же выставлено капитальное ограждение, нанята охрана. Поэтому его коллеги могли завозить строительные материалы, делать посадки, не опасаясь мародерства со стороны местных жителей.

Главным в его деятельности было гласное и прозрачное расходование собираемых средств, с предоставлением всех документов каждому члену кооператива – вне зависимости от занимаемой ими должности и заслуг. Возле Игнатенко люди впервые начали чувствовать себя не просто членами одной команды, актерского коллектива. Простота и честность танцовщика, его стремление к творчеству и одновременное желание помочь людям - создавали возле него какую-то почти семейную атмосферу. А Игнатенко постоянно подчеркивал, что отношения в их кооперативе должны быть самыми открытыми и человечными, ведь все они – будущие соседи поселка, где многим предстоит доживать после завершения артистической карьеры.

С присущей ему доброжелательностью он терпеливо объяснял, что вместе им вполне по силам то, что никак не преодолеть никому одному.

Становление этого дачного кооператива Игнатенко, их радостные сборища в открытых гостиных театра, а главное, растущая уверенность в своих силах и оздоровление атмосферы в творческих коллективах театра - не прошли незамеченными со стороны административного руководства театра.

Антон Борисович понимал, насколько сложно было терпеть эту «кооперативную самодеятельность» дирекции театра, привыкшей считать, что все материальные потоки в театре контролируются исключительно ими. Привыкшие на словах разглагольствовать о своей отеческой заботе об артистах, «театральные менеджеры» не могли скрыть недовольства успехами кооператива Игнатенко и какого-то нездорового удивления тому, сколько дополнительных средств можно собрать с тех, кто, по их представлениям, полностью находится у них в руках.

В оперной труппе тут же возник конкурирующий кооператив в пику «дачникам Игнатенко», который возглавил тенор Гордей. Пользуясь поддержкой администрации театра, тенор начал собирать деньги коллег на дачный кооператив в живописной деревеньке Молитвенный Приют по Рублевскому шоссе, где находились загородные резиденции известных олигархов, некоторых членов правительства и видных оппозиционеров.

Деревенька раскинулась возле необыкновенно красивого озера с яхт-клубом и реликтового бора, отраженного в русской реалистической живописи ХIХ века. А по соседству с ней, оправдывая ее название, пережившее десятилетия советской власти, располагалось два мужских монастыря, восстановивших в прежнем великолепии исторические здания на средства щедрых меценатов, жертвовавших «на помин души».

Гордей показывал бумаги на выделение земли с печатями администрации Молитвенного Угла, а пресс-секретарь театра Никифорова первой выкупила участок в центре намеченного им плана застройки. Дороги, коммуникации и благоустройство новый кооператив планировал выполнить за счет своих членов, не работавших в театре, выкупавших участки за две тысячи долларов за сотку. Тенор уверял, что для работников театра земля в товариществе и даже возведение «коробки» строений обойдется им очень дешево за счет «привлеченных сторонних членов кооператива. Театру такой участок выделили на льготных условиях, а никому другому в таком заповедном месте купить землю невозможно. Тем не менее, новым дачникам приходилось устраивать несколько благотворительных концертов для населения Молитвенного Угла, чтобы Гордей мог сделать соответствующие согласования на подведение коммуникаций.

Приезжая с концертами почти в Берендеевскую красоту Молитвенного Угла, находившегося в часе езды от шумной грязной столицы, будущие дачники видели разметку на местности их будущего кооператива. Первым делом каждый из них бросался к колышкам с номерами своего участка, приобретаемого в кредит. В кассу Гордея за три года каждый из них должен был внести полтора миллиона рублей. Большинство на момент разбивки уже внесло от 150 до 500 тысяч рублей, работая на износ по гастрольным турам Антона Борисовича.

Заподозрив неладное в самом начале, он лишь отмалчивался, когда кто-то из артистов, входивших в кооператив Игнатенко, интересовался его мнением по поводу дачного поселка тенора Гордея. Тенор никогда не был активным членом профсоюза, будучи по натуре эгоистичным и амбициозным. Он был и не из тех, кто может чем-то пожертвовать ради «высокого искусства». При этом он имел прекрасные вокальные данные и всегда считался довольно обеспеченным человеком. Поэтому большинство членов его кооператива взахлеб доказывало, что ему нет никакого смысла «устраивать аферы» с дачным кооперативом.

Антон Борисович знал, что люди не ищут доводы в ответе на вопрос аферист перед ними или честный человек, если не имеют определенных и, скорее всего, небеспочвенных сомнений. Однако наступил момент, когда уже и он нисколько не сомневался в успехе нового кооператива. Он даже иногда корил себя за то, что не дал Дашеньке 150 тысяч рублей на кооператив Гордея, когда еще была возможность взять участок в самом центре нового поселка, рядом с участком Никифоровой. И старшая дочь тогда впервые высказала ему много горьких слов о том, что он, как отец, давно «списал со счетов» ее насущные нужды и не желает ей ни в чем помочь.

Он не мог прямо ей сказать, что чувствует какую-то странную связь с пресс-секретарем Никифоровой, которую привык в последнее время называть «Окипета», вычитав это имя из своих книжек про гарпий. Иногда ему казалось, что и в театр его пускают вовсе не из-за его договоренностей с бывшим министром культуры, не из-за зятя, благодаря ему ставшим худруком балета. Да уж, тем более, пускают его не из-за дочери, на которую все служительницы презрительно морщились: «Корда!» Артисткой кордебалета было приличным быть в двадцать лет, но не на четвертом десятке и с двумя детьми, не имея с отцом своих детей даже штампа в паспорте.

Нет, ему вовсе не «казалось», он хорошо знал, что пускают его потому, что он давно начал ощущать, будто вместе с ним приходит и та сущность по имени «Аэлоппа», о которой осторожно намекал ему Лев Иванович. Он давно сжился с нею, считая их симбиоз своеобразным везением, компенсирующим многие жизненные неудачи. Ведь в нынешней жизни было намного безопаснее иметь за спиной некую дополнительную силу.

И когда он мысленно спрашивал, стоит ли ему вкладываться в новый дачный кооператив тенора, он каждый раз слышал воронье карканье Никифоровой: «Сиди тихо! Это все нарочно!» Поэтому он нисколько не удивился, когда перед огородным сезоном в Молитвенном Углу, к которому новые дачники готовились с большим душевным подъемом, Гордей взял в кредит новый Mercedes, через неделю перепродал его, не заплатив кредитору денег, после чего исчез со всеми документами и деньгами кооператива.

Громче всех возмущалась «подлости и лицемерию» сбежавшего Гордея пресс-секретарь Никифорова. Но из-за возникшей между ними почти ментальной близости Антон Борисович не мог не почувствовать ее скрытой радости. Гордей выманил из кооператива Игнатенко и обобрал «под липку» наиболее состоятельных артистов, остро нуждавшихся в дачном участке, собиравших на него всю жизнь.

«Он же ни в чем не нуждался! У него были всегда разные дорогие машины!» - удивлялись все члены несостоявшегося кооператива в Молитвенном Углу, узнав, что концерты они давали за согласование абсолютно посторонней застройки для работников Министерства регионального развития. А Никифорова подливала масла в огонь, напомнив, что жена и двое детей тенора жили в двухкомнатной квартире в Митино, которую ему с огромной скидкой помог купить театр: в 2001 году она досталась ему всего за 10 тысяч долларов.

Он был объявлен в розыск, однако следы его затерялись, а правоохранительные органы не скрывали опасений, что тенор, провернув такую аферу с коллегами, давно покинул пределы России.

Правда, после его исчезновения Антон Борисович отметил, что у Никифоровой появилось бриллиантовое колье изумительной работы, а за ее показным огорчением не чувствовалось действительной глубины переживаний. Настроившись на ее «волну», он тут же понял, что тенор вовсе не блаженствует на Лазурном берегу, как с нескрываемой грустью предположило большинство его обманутых вкладчиков. Перед ним пронесли какие-то странные картины: подпольные казино, крутящаяся рулетка, карты, фишки и огромные волчьи морды, подпираемые воротничками прокурорских кителей.

Антон Борисович догадался, что Гордей проигрался в подпольных казино, крышуемых прокурорами из Подмосковья. А вся эта афера была устроена тенором с одной целью – расплатиться за свою пагубную страсть. Он даже увидел Никифорову в виде какой-то женщины-птицы, внимательно выслушивавшей жалобы прокурора, пытавшегося очистить помятый китель от клочков рыжеватой шерсти.

Осознав, что у многих работников театра история с кооперативом Гордея навсегда отобьет охоту когда-либо «решать все вопросы сообща» и «ощущать себя единой семьей», Антон Борисович почувствовал нечто вроде ревнивого восхищения филигранно разыгранной партией. Кто-то хорошо погрел руки на личных сбережениях артистов, заручившись на будущее и крепкими связями в прокуратуре.

Игнатенко со своими дачниками, не успевшими вступить в кооператив Гордея, был вынужден расстаться со многими «ближайшими планами» из-за отсутствия необходимых средств на их воплощение. Однако он предпринял несколько поэтапных мер защиты профсоюзной кассы, заявив на ближайшем собрании, что после истории с Молитвенным Углом им всем надо сделать выводы и оградить свои сбережения, заработанные в полном смысле потом и кровью, от посягательств всяких проходимцев.

Вряд ли Игнатенко догадывался, что, сделав свои выводы из краха кооператива Гордея, на эту кассу каждый вечер в машине зятя Антона Борисовича строила планы балерина Каролина Спешнева.

Самого Гордея Антон Борисович увидел вовсе не у кромки теплого моря, а в захолустной автомастерской, где он работал автослесарем и беспробудно пил, зачастую ночуя в смотровой яме.

Антона Борисовича удивляли новые способности, появившиеся у него взамен компенсирующейся возрастной дальнозоркости. Он зачастую стал обходиться без прослушки, поскольку ответы на многие вопросы получал в виде красочных картин прямо у себя в голове. «Видеть» он мог не по всем интересующим вопросам, конечно, но по ряду проблем получал таким образом абсолютно точную информацию. Из нескольких ярких панорам, немного напоминавших зоркий взгляд с птичьего полета, он мог составить вполне логическое описание тех событий, где прослушка не дала бы никаких результатов. Его лишь немного беспокоило, что он при этом он чувствовал запахи и даже мог по ним точно определить то, что ощущают внизу маленькие люди, которых он высматривал с невероятной для своего среднего роста высоты.

Например, задумавшись о том, где мог скрываться Гордей, он вначале увидел аккуратную разбивку гаражного кооператива под Рязанью, будто смотрел на него из иллюминатора лайнера, заходившего на посадку. Затем его взгляд почти вплотную приблизился к вывеске «Шиномантаж», а потом перед ним возникло помещение мастерской с двумя машинами после аварии. Гордея он безошибочно опознал в опустившемся субъекте в замасленной фуфайке - по запахам пота, спиртного и особому пряному запаху какой-то острой безнадежности на грани с отчаянием.

В углу смотровой ямы он молниеносным взглядом-вспышкой увидел импровизированный топчан, понимая, что Гордей часто остается здесь ночевать, не имея постоянного пристанища. Все картины сопровождала странная песня, которую сорванным тенором Гордей напевал себе под нос, затягивая болты.

Как помру – похороните меня в кукурузе.

Не забудьте написать имя мне на пузе.

А Фиделю передайте, що мене не стало,

И теперь ему не буде ни хлеба, ни сала…