Огурцова на линии

Пришлось отписаться по поводу моей вчерашней фразы: “Ведь у нас пленные немцы были с сентября 1941 г. Моя учительница механики грунтов, девочкой 15-ти лет после геолого-разведывательного училища спускалась в шахту одна с немцами, когда их камрады стояли под Москвой. Мужиков, кроме нее, не было.”

sander_gambit, 2008—06-27 01:07
Спасибо огромное. О том как в СССР ещё с 30-ых планировалась эвакуация и перевод заводов с гражданского производства на военное читать проходилось на той же миллитере. Но вот так чтобы с эмоциями и из жизни. Пробирает до жути и чувствуешь ещё большую благодарность поколению своих прадедов-дедов.

ЗЫ. Вопрос по немцам на шахтах. Там точно было пленные, а не наши немцы с Поволжья? Просто в 41 году немцев всего в плен было взято 10 тыс и в большинстве своём сильно раненных. и до 43 их просто не было в промышленых масштабах. А вот наши советские — они — да большинство мужчин как раз в шахтах всю войну и провели. Хотя, мой прадед, ибо был партийным этой участи избежал — 11 лет охранял зеков на севере, на старой фотографии понять это охранник, а не зек можно только по наличию винтовки.

Вы полагаете, их можно спутать? Только не осенью 1941 г. Они тогда держались достаточно высокомерно. А вы знаете, что летом 1941 г. наши и Берлин бомбили?

У меня же шеф — поволжский немец Адольф Бартоломей. Поволжские попали в Пермскую область только год спустя, как раз с началом летней кампании 1942 г., когда стало ясно, что с направлением главного удара наши маненько обшиблись. Их везли в тех же эшелонах, что и эвакуированное барахло. Лагеря их ставили тут же. В силу того, что Пермская область была кладезью всякой всячины, необходимой в войне и производстве военных припасов и оборудования — лагеря были по всей области. И в Пермской области автомобильные и железные дороги строили немцы.

На работах они оказывались рядом — пленные и поволжские. Происходило множество романтических встреч и историй. У нас есть почти пригород Перми, Краснокамск, там множество семей возникло: папа пленный немец, мама — поволжская немка. У нас с Дедюховым на свадьбе свидетелем был Андрюша Винс. Дедушку взяли в плен под Москвой в ноябре 1941 г., бабушка приехала в столыпинском вагоне немного позднее. На каждое 9 мая дедушка аккуратно напивался и орал “Дойчен зольтатен унд дер официрен” — мы с Андрюшей тихо пИсали кипятком.

Мой шеф попал в лагерь в 7 лет. Немцам запрещалось заканчивать среднюю школу, после 7-го класса их отправляли арбайтен. Он работал шофером и учился в вечерней, закончил ее с золотой медалью. Как только немец получал золотую медаль — репрессии заканчивались, он мог тогда без экзаменов поступить в любое учебное заведение.

Я же на автодорожном факультете в Перми шесть лет работала. Немцы очень приучены к порядку. Раз все строили дороги, они так тупо и шли в дорожники — уже в третьем поколении. И на геологогоразведку. У меня учились Гесс, Борман. Я была обязана им как куратор — предложить-таки поменять фамилию. Мой шеф не поменял имя, но в быту он был все же Анатолием, а не Адольфом. Я описываю в “Повелительнице снов” случай с Шикельгрубером, которому мы тоже вежливо предложили все-таки стать Васей Пупкиным, оказалось, что он вообще еврей.

Господи, кого только не было… Дауэнгауэр даже был.

Немцев у нас ставили старостами, и начиналась хорошая плодотворная арбайтен цузамен со всеми остальными. У меня был староста Толя Губертович Ябс из Красной Вишеры. Я уж не уточняла — Адольф он или нет. Но всегда было страшно, когда он орал, собирая толпу по моей просьбе.

Мама у него была русская. Самый цимес случался, когда немцы женились на коми, удмуртках или бессермянках и т.п. Эти национальности ментально упрямые и тихушники. А тут — немецкая упертость и сволочизм. Народец местный от таких Германов Ермаковых по потолку ходил, договориться что-то сделать против правил или не по инструкции с таким - из области фантастики.

Интересно, что в период “демократических преобразований” первыми дружно свалили местечковые. Причем надо понимать, что как раз они при немецком руководстве сыром в масле катались, только разве что немцам на башку не испражнялись публично. Я никак не могла своего шефа понять, когда он, опустив глаза, выполнял требования обнаглевших местечковых дамочек.

Сам с семи лет по лагерям! Его чуть не пришили за его имя! Какого хрена он должен этим, которые ни к каким военным ужасам отношения не имеют? Но объяснить ему это было невозможно. Глазки куда-то закатываются, весь уходит в медитацию и вспоминает свой мифический немецкий долг перед местечковыми.

Потом, когда они предали все, что создавали немцы — отношение изменилось, конечно.

Многие немцы тоже поехали в Фатерланд… вот их жаль. Все-таки с ними было очень интересно и весело. Интересно, что они не могли преступить свой менталитет, но понимали шутки, когда над ними откровенно ржали.

sander_gambit, 2008—06-27 07:05
Мой дедушка Фридрих Фридрихович всю жизнь был Федором Фёдоровичем. Причём обрусел очень сильно — даже язык забыл. (Он ровесник войны и детство провёл в сугубо русской деревне под Омском, разговаривать было не с кем). Да и потом немецкоязычной среды вокруг не было. Так мы и стали русскими. Насчёт дисциплины — согласен. У меня многие знакомые немецкие семьи — потомственные шахтёры, ибо как дедов загнали в шахту, так за ними сыны и пошли.

Насчёт чувства вины — это было. Ведь они были той же крови. Что и те, что там много народу погубил. Да и времени не так много прошло. В западной Германии это до сих пор сильно выражено. Местами по жизни военная ненависть к немцам очень сильно проявлялась. Даже мой отец наполовину русский успел её захватить. Но в тоже время и уважение встречалось не меньше.

Можно подробней про того пленного деда, что пел “Дойчен зольтатен унд дер официрен”? Как ему жилось, как люди относились, и как ему вообще разрешили остаться в СССР? Очень интересная и мало раскрытая тема.

Да, в сущности, раскрывать особо нечего.

Происходило это так. Пленный немец писал своему старшему по званию заявление с просьбой жениться на какой-нить нашей обрусевшей Фридке. Старшой утверждал, далее представлял это заявление нашему малограмотному начальству. Оно морщило лоб, чесалось там, где чешется, и отправляло немца в соседнюю зону в барак к Фридкиному семейству, которое вовсе не радовалось такому притеснению. Но все-таки дочку пристроили… однако в семье появлялся лишний рот. Им надо было некоторое время продержаться, поскольку немца тут же снимали с довольствия в военном лагере, а в поволжском ставили на учет не сразу.

Паспортов ни у кого не было. Немец переходил в другой лагерь с личным делом. Им всем потом уже давали паспорта, когда в 49-м зоны поволжских немцев ликвидировали.

Все остальные пленные немцы страшно завидовали этому внезапному обрусению счастливчика-молодожена и переселению в гражданский лагерь. После войны в зонах поволжских уже была относительная свобода, они даже на рынке торговали разными немецкими бытовыми приспособлениями. Руки у всех были, конечно, золотыми и росли оттуда, откуда положено.

“На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики” — помните такие строки Высоцкого? Ножницы, ножи, зажигалки, примуса, фонари, карбидные лампы… какой только хрени не производила оголодавшая немчура в России! Вплоть до кустарных станков.

Если немец изъявлял желание жениться на вольнонаемной, это было сложнее, но тоже несмертельно. Он жил у жены, а днем к поверке являлся в зону и работал вместе со всеми. Ему даже иногда выдавали продукты сухим пайком. Но уже вместе со всеми его не кормили. Такой садился отдельно, разворачивал вышитую салфеточку и кушал, чего там ему его Маня сготовила.

До того, как местечковые начали корчить из себя в сети наиболее половоактивных (оно в Интернете-то легко из себя корчить то, чем не являешься в действительности) — надо сказать, особого подвига народ в этом не видел. Но и без этого не жил, знаете ли. Особенно в лагерях страдали молодые люди с нормальными сексуальными потребностями.

Зоны располагались в непосредственной близости с жилыми кварталами. Поэтому после работы начинался бесплатный цирк. Молодые немцы в чистеньки подворотничках висли на колючке и орали "Фройлян! Фройлян!". Охрана при этом резалась в карты со стариками-офицерами и играла на губных гармошках. А мимо колючки строем шли наряженные фройлян с каменными непроницаемыми лицами. Всех национальностей. Не то, чтобы Родину продать, а чтоб показать, на кого замахнулись супостаты. Потом фонарь гасили — и девушки бросались к колючке. Разумеется, те, кто мог ботать по ихнему — были вне конкуренции.

Как бы беседы с дамами проводили о половом воспитании, внушали всякие принципы поведения в быту… правда, после того, как становился живот заметен, все беседы прекращались. Относились к этому природному порыву по-человечески. Своих мужиков не хватает, а немцы работали очень хорошо. Ведь даже известна была фраза, сказанная немцем одному мальчику, спросившего пленного немца на стройке, почему он так хорошо работает? Ведь он же в плену, все равно поедет на Родину. Немец ответил (а все к концу войны по-русски говорили прилично), что он хочет в Фатерлянд уехать все-таки немцем, а не русским.

Еще одной отличительной особенностью немцев было редкое в наших местах ментальное качество: никто из них от живота не отпирался, ни одну бабу в наших краях не обманул. Хотя казалось бы. Нет! Немец снимает штаны, стонет "шнелер, шнелер!" — но при этом преисполнен ответственности и готов расквитаться по всей строгости закона за свой трах-тарарах. На таких кракозябрах женились… и жили в полном удовлетворении… что просто диву даешься. Куда, короче, немца не помести, он повсюду приумножится.

Что касается конкретно певца “Дойчен сольдатен унд дер официрен”, то лагерь его суженной после строительства их лагерем нескольких четырехэтажных домиков в прекрасной стилистике “сталинского барокко” перевели в конце сороковых по коммунальным квартиркам. В большую комнату, о воспоминании огромных размеров которой у немчиков закатывались глаза, переселилось все семейство. На 24 квадратных метрах расположились дед с бабкой, родители с тремя младшими детьми и новоявленное семейство будущих деда и бабушки Андрюхи. У всех были лежанки и раскладушки, на ночь все отгораживались чемоданами и стульями, чтобы не мешать друг другу охами-вздохами, — и начинался праздник жизни.

Никаких издевательств и притеснений никто из них не вспоминал, все видели, что остальным, вне лагеря, живется не слаще. У них остался о том житье лишь один негативный момент — из лагеря все притащили клопов. Эти клопы были очень догадливыми и прозорливыми. Немчики делали новым детками кроватки, ставили их ножками в консервные банки с водой, чтобы клопы их деток не обидели. А лагерные клопы заползали на потолок и оттуда пикировали на потомков немецко-фашистских захватчиков.

Восстановление в гражданских правах шло постепенно и у большинства стерлось из памяти. Ну, не пускали их в очередь к цистерне с молоком. Но дед с бабкой у них получили разрешение на строительство хибары на окраине, чтобы выселиться из этого охающего ночного клоповника. Как только выселились — тут же завели козу, потом взяли кур и поросенка, потом у них сразу же наступило полнейшее немецкое счастье. Надо понимать, что ведь немцы — это же не местечковые страдальцы, они не стонут по поводу каких-то мелких неурядиц. Они уважают государство, понимая, что государству вовсе не до их проблем с молоком и клопами. Мелочами окружающих не обременяют, короче.

В Краснокамске немцы работали на Госзнаке. Партийные билеты, деньги, облигации 3-х процентного займа, дипломы, удостоверения, всякие секретные бумаги с архисекретными пометками, наградные книжки — все печаталось на Камской фабрике Госзнак. И так получалось, что наших зэков к этому делу допускать было никак нельзя.

Изготовление всего этого великолепия включало в себя такой ха-ароший лесоповал до кровавого поноса. Затем подготовленные бревна надо было сплавить в любую погодку к приемным шлюзам фабрики.

Краснокамск стоит на высоком берегу Камы. Очень высоком. Все считают, что фильм "Волга-Волга" снимался где-нить на Волге, в более благодатных местах. Не-а, он снимался прямо напротив набережной Краснокамска на Каме. Там такое широкое и глыбокое место, что при сплавливании можно было при минимальном желании утопить всех поволжских немцев вместе с дивизией пленных.

Потом начиналась вполне концлагерная арбайтен на самом комбинате. Оборудование старое, все время выходило из строя. Но у немцев все работало! И все так чистенько, аккуратно. Потом все строго замолкает — немцы сели обедать. Ровно по расписанию все неожиданно опять начинает работать и продолжает без перекуров ровно до конца смены.

Ну, там непременно раз в месяц случалось кое-что, что ни от кого не зависело, даже от немцев, — выброс хлора. Хлор пахнет переваренным супом, вовсе не хлоркой. Поэтому раз в месяц у всех лагерей случался кросс — немцы бежали молча, стараясь не дышать, за ними медленно стелился белый густой парок. Они потом долго бились, чтобы наладить производство. Поэтому выбросы хлора стали происходить раз в полгода.

За другие места утверждать не берусь, но у нас осталось очень много немцев. В Удмуртии они все жили компактно в Сарапуле. Там — тоже Кама. Реки и соответствующие им просторы они любят самозабвенно. Вообще за рыбалку и трах-тарарах на природе с фройлян немец готов кувыркаться хоть на Камском Госзнаке. В Фатерланд уехали старики и те, кто уже в Фатерланде успел девушку уговорить. Это для немца святое.

До начала 70-х все жили преисполненные значимостью, в ожидании перемен и т.д. Как бы таким советским народом. Никто никому особо в морду не тыкал, кто с чьей стороны под Москвой воевал. Молоденькие немчики даже ерничали, называли себя “белокурыми бестиями”. Веселились, короче, над своим удивительным социальным происхождением.

Но в начале 70-х по линии Красного Креста многих начали отыскивать родственники из ФРГ. И некоторые соглашались уехать навсегда. Первыми с такими прекращали разговаривать немцы. Сразу ползли слухи, что папочка служил в СС, а теперь уезжает, поскольку боится разоблачения. После как-то к середине 80-х улеглось. Все, кто хотел уехать — уехали.

С перестройкой, с намеренным уничтожением российской провинции — немцам просто стало некуда деваться. Ведь с этими местечковыми преобразованиями уничтожался смысл немецкой ментальности — радость созидательного труда. Стало модным другое — воровать и не работать. А сколько немца не разбавляй, он хочет остаться немцем.

Я виделась с Андреем Винсом прошлым летом. Он практически не изменился, такая же белокурая бестия с не нашей осанкой, очень язвительный и остроумный. Презрительно морщился на проявления этой “новой демократии”, хотя в СССР его раздражало многое. Почти все. Его город стремительно уничтожают, он там стоит до последнего. Разворовывание государственной собственности, коррупция и мздоимство у него тоже вызывают такую презрительную гримасу. Все же немцы — больше государственники, чем большинство русских, они острее понимают многие проблемы. Глядя на Андрея, понимаешь, почему Россия прекрасно жила с царями-немцами.

У меня есть знакомые, которые уехали в Германию, мы переписывались… У меня в книжке “Дедюховские сказки” иллюстрации Димочки, выпускника берлинской архитектурной академии, он сын таких немцев. Но я стараюсь оторваться от них — да и их немного отпихнуть, чтобы они нормально адаптировались.

Недавно вдруг начал писать один давний знакомый по имени Рудик. Живет замечательно! Потом пишет мне, что ему иногда снится сон, как они все переезжают в коммуналку, из которой они в СССР выехали еще в 60-х. А ему снится, что они должны все переехать обратно. У него дочь живет отдельно, у нее семья. Сын пока не женат, но уже с девушкой живет, так что это надолго. И вот им всем надо с барахлом втиснуться в прежнюю коммуналку. До утра узлы переставляют, просыпается в слезах. Потом пишет, что у него был огород четыре сотки с домиком и баней, он теплицу хорошую оставил. Все продал, разумеется. Но просит съездить и посмотреть — в каком это состоянии.

Вот на это я его уже попросила полечить электрошоком. А то у нас весь русскоязычный интернет местечковые полечить пытаются, но все же пока до такой шизы никто не докатывался.

А там такой массив… он оказался в центре города, там земля дорогущая, стариков стараются сместить и обобрать любыми средствами. Скупают участки два московских брата-бандита, председателем самоназначился бандит из Молдавии. На стариков натравливают овчарок, дома поджигают. Я так и написала Рудольфу, что конец его домику, сортиру и парничку. Вовремя он отсюда убрался. На хрен ему еще и под Ижевском воевать.

Вот, в сущности, все немецкие залеты в России. Это вкратце, конечно.

©2008 Ирина Дедюхова. Все права защищены.

Комментарии (4) на “«На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики…"”